Наль Подольский

КНИГА ЛЕГИОНА

4.

Отпуск Марго закончился. В первый же свой рабочий день она получила неприятное дело об ограблении с убийствами. Никаких загадок, ничего необъяснимого, просто очень трудоемкое дело, и ей пришлось несколько дней заниматься исключительно им.

Надежда Марго, что рутинная работа избавит ее от ощущения ирреальности всего окружающего, не сбылась. Подкожное чувство незыблемости и самодостаточности физического мира не восстановилось. Быть может, в ней самой произошли необратимые изменения, а возможно, виной тому были три новые папки с делами самоубийц, оказавшиеся на ее столе. Уже сами по себе они подталкивали к мысли об обыденности нелепого, и к тому же одна из них касалась ее троюродного брата, о родстве которого с Марго в прокуратуре никто не знал.

Поздравив ее с выходом на работу, хотя более неудачный повод для поздравлений трудно представить, и обронив пару бесцветно-игривых замечаний относительно внешности Марго после отпуска, прокурор глубокомысленно потер пальцем кончик носа:

- Ты насчет этих... самоубийц... не теряй бдительности. Нет, нет, не суетись. Но не забывай. Как говорится, держи под контролем.

Ну и человек: что ни слово, то и шедевр. Держи под контролем... Тяжеловесная шутка... если бы шутка. Но эта реплика означает, что самоубийства его беспокоят, как потенциальный источник неприятностей. Знал бы он, насколько сильнее они беспокоят Марго...

Вернувшись домой после первого рабочего дня, она была приятно удивлена: ее ждал полновесный обед. И по едва уловимому нетерпению во взгляде Платона, она поняла - у него что-то на уме. Но она решила не торопить события и сначала спокойно поесть.

Его выдержки хватило ровно до второй рюмки водки:

- Скажи, все ТАКИЕ самоубийства попадают к тебе?

- По городу - совершенно точно.

- А по области?

- Почти все. Но там их меньше.

- А можно сделать, чтобы не почти, а все?

- Пожалуй, можно, - Марго вспомнила сегодняшнее наставление прокурора. Раз беспокоится, будет помогать.

- А с других территорий? Хотя бы в России?

- Очень редко. Но я выясняла - таких очень мало.

- Все равно, хорошо бы...

- Попробую... Начальство-то мое на всю страну шуметь пока не готово... Ты что-то задумал?

- Для начала хочу их картировать. Надо бы нам компьютер.

- Я уж об этом думала, - кивнула она. - так ли, сяк, все одно: понадобится... Стало быть, пора напрягать Лолку.

Марго хотела утрясти это дело по телефону, но Паулс настояла на личной встрече. Ей было явно не по себе. Несмотря на теплый вечер бабьего лета, она сидела около включенного масляного радиатора и зябко куталась в пуховую шаль.

Марго уже знала, что последним самоубийцей был молодой парень, бухгалтер из фирмы Лолиты. Ну и что? Той пора бы привыкнуть к таким вещам и иметь нечто вроде иммунитета. К примеру, когда недавно то же самое случилось с охранником из  ее конторы, она и глазом не моргнула. Что же на нее сейчас  произвело столь гнетущее впечатление?

Оказалось, парень работал у них больше года, и, сразу, как появился, положил глаз на Лолу, ей же не очень нравился, хотя и не был противен. Недавно она рассудила, что поскольку он давно увивается, а ее распроклятый братец до сих пор в него не вселился, авось, и дальше не вселится. Она слегка поощрила дежурные приставания несчастного бухгалтера, и они собрались вместе провести week-end. Печальный результат последовал незамедлительно.

Марго не смогла с собой справиться: она расхохоталась. Лола смотрела на нее с таким ужасом и отчаянием, что Марго сочла полезным извиниться:

- Прости, это у меня вместо истерики.

- Раньше я за тобой висельного юмора не замечала, - сухо откомментировала Лолита.

- Раньше я не зналась с тобой, - обрезала ее Марго, - вот и поводов не было... Ты, главное, вокруг себя сентиментов не разводи. Считай, ты вроде как на войне.

- С какой же стати? За что это мне? Все кругом живут, как люди. А у меня почему-то война... Мне страшно. Очень страшно.

- А ты в панику не впадай. Тебя лично ОНО не трогает, сама знаешь. И правосудие тоже не тронет, вся твоя жизнь - на виду... Другое дело, что для мужиков ты теперь хуже спида. Предупреждать их надо, что ли... - Марго не без труда подавила смешок.

- Иногда мне кажется, меня могут, как ведьму, сжечь живьем. На всякий случай - вдруг поможет.

- Такой меры наказания в нашем кодексе пока нет. Так что прежде времени фантазиям воли не давай.

- Стараюсь, но не всегда получается, - несмотря на ворчливый тон Лолы, видно было, она немного успокоилась. - Теперь насчет компьютера. "Пентиум" подойдет? Хорошо. Даже покупать не придется, у нас есть на складе резервные. Завтра же привезут, давай адрес, - она потянулась к телефонному столику за блокнотом.

Секунду поколебавшись, Марго продиктовала свой адрес.

- Еще вопрос, - в голосе Лолы появились нерешительные нотки, - твой... родственник... он с тобой этим делом занимается?

- Да. И он, как и я, не пойдет на попятный. Очень мозговитый мужик, у меня на него вся надежда. А ты что, против? - как ни старалась Марго, ей не удалось избежать вызывающей интонации.

- Нет, я не к тому. Ей-богу, ничего против него не имею. Просто, тогда тебе нужны два компьютера. Насколько я понимаю, в данной ситуации ужиматься не следует.

- Правильно понимаешь, - кивнула Марго, - пусть будет два. Хоть и не сию секунду, второй скоро понадобится. Это хорошо, что ты не мелочишься.

- Я готова на все, чтобы с этим разделаться. В финансовом смысле тоже. У нас же был разговор - все, что я говорила, остается в силе. Как только понадобятся наличные...

- Наличные пока не нужны. А вот ездить нам придется много. Служебный транспорт у нас - никудышный...

- Нет проблем. У папаши в гараже лишний "Опель" простаивает...

- Нет, никаких иномарок. Что-нибудь отечественное, не новее "восьмерки". И желательно слегка замызганную.

- Ладно, организую. На кого оформлять, на тебя, на него? - в ее руках снова возник блокнот. Да, в деловой жилке ей не откажешь.

- Я человек казенный. Лучше на него.

Однокомнатная квартирка Марго стала менять свой вид. Один компьютер разместился на кухне, другой - в спальне. На стене появился крупномасштабный план Петербурга, где Платон отмечал кнопками с красными головками места самоубийств. У подъезда стояла потертая серая "восьмерка".

- Не квартира, а партизанский штаб какой-то, - проворчала Марго, и в ее голосе Платону послышалась противоречивая смесь одобрения и неудовольствия.

Совершив служебное преступление, Марго принесла из прокуратуры домой дискету с полной информацией о самоубийцах. Их количество уже перевалило за семьдесят. Платон по-всякому перетасовывал данные о них  на компьютере, надеясь найти какую-либо закономерность, общую особенность или принцип рокового выбора - то же самое в свое время пыталась сделать Марго вручную и на менее обширном материале. Результат был, увы, тот же самый и констатировал лишь очевидное: девяносто процентов погибших - мужчины в возрасте от семнадцати до семидесяти, и почти все случаи, кроме двух, произошли в Петербурге и области. Правда, данные по другим областям были наверняка неполные.

Изучение территориального распределения самоубийств оказалось более продуктивным. Красные кнопки на плане разместились неравномерно: чем дальше от северо-восточной части города, тем их было меньше. По мере приближения к Охте они сгущались, образуя севернее Красногвардейской площади сплошное багровое пятно.

- Где-то здесь их гнездо, - будничным тоном заключил Платон.

- Возражений нет, - кивнула Марго.

Результат был наглядный и бесспорный, но она чувствовала легкое разочарование: покойный Легион жил совсем в другой части города, на Васильевском острове.

Платон выделил на плане района зону площадью около половины квадратного километра, которую следовало считать эпицентром кровавого безобразия, и они решили ее досконально обследовать. Въехав на машине в самый центр зоны, точнехонько в котором торчала жилая многоэтажка, они ступили на землю опасной местности осторожно, как на минное поле. Им казалось, сам воздух насыщен здесь смертью, и за ними наблюдают сотни, если не глаз, то электронных следящих устройств. Но вскоре они убедились, что вокруг них - обычный микрорайон, замусоренный и пыльный, живущий обычной жизнью. Сновали прохожие, мелькали автомобили, бегали и кричали дети, слонялись местные пьяницы и бездомные собаки. И никому до них двоих не было дела. Оба прекрасно понимали, что ничего экстраординарного тут не увидят, и тем не менее чувствовали острую необходимость пройти по каждому переулку, сунуться в каждый двор и посмотреть на каждый дом собственными глазами.

Они провели в "зоне" почти целый день, исходили ее вдоль и поперек, и даже перекусили в самой ее середине в не слишком опрятном кафе. Все кругом выглядело более чем обыденно, но состояние предельной настороженности не покидало их до конца этой своеобразной прогулки.

На оконтуренной территории оказались два цеха металлобрабатывающего завода и ведущая к ним железнодорожная ветка, автомастерские, склады с колючей проволокой поверх ограды, котлован строящегося здания и несколько десятков жилых домов, в которых, соответственно, обитали десятки тысяч человек. Прочесать такой участок города, проверить каждое помещение и установить личность каждого жителя - в принципе, задача доступная, но только при наличии достаточных для городской прокуратуры оснований и четко обозначенного объекта поисков. Ни того, ни другого у них сейчас не было. Нельзя ничего найти, когда не известно, что надо искать. Оба прекрасно знали эту банальную заповедь и хотели всего лишь осмотреть площадку, потенциальное место будущего действия. Но законы психологии таковы, что человек не может наблюдать, не имея в виду ничего конкретного, и он невольно создает в воображении, с той или иной степенью произвола, искомые образы. На обратном пути, в машине, Платон со смущенным смешком сознался, что все время поглядывал на крыши в поисках передающей антенны необычного вида. Марго же просматривала на столбах и стенах все объявления, особенно рукописные, в надежде на сведения о сборищах каких-либо сект или религиозных церемониях.

- Завидная последовательность, - скептически откомментировал ее признание Платон, - но скорее всего, мы оба ошиблись. Может быть, надо было искать научную лабораторию?

- Это несложно проверить. Завтра же сделаю, - кротко согласилась Марго.

На следующий день она выяснила, что в данном микрорайоне нет не только лабораторий, но и вообще ничего, имеющего отношение к миру науки, даже кооперативных жилых домов научных учреждений.

А на стол к ней легла новая папка с делом очередного самоубийцы: вечером вскрыл себе вены подсобный рабочий в том самом кафе, где Марго и Платон обедали. Какое дикое совпадение... Оно не давало покоя ей целый день, но высказаться вслух она смогла только вечером:

- А что, если это - намеренная выходка, и вовсе не случайное совпадение? Неужели ОНО над нами еще и издевается, на своем языке?

- Может и издевается, - философски отозвался Платон, не спеша выпустив струю дыма.

- И ты считаешь, что к этому можно отнестись безразлично?

- Я считаю, что мы не можем себе позволить такую роскошь, как эмоции.

Его ответ ей не понравился; она поджала губы и замолчала.

- Ты знаешь, почему мангуста выигрывает дуэль у кобры? - спросил он, докурив сигарету.

- Мне бы твои заботы, - проворчала она, но уже добродушным тоном, - наверное, не боится яда?

- Ничего подобного. Укус королевской кобры убивает любое животное размерами меньше буйвола.

- Значит, быстрее прыгает?

- Тоже неверно. Скорость у них одинаковая. Бросок кобры длится две сотых секунды, и прыжок мангусты - примерно столько же.

- Тогда как же? - Марго против воли заинтересовалась этой дурацкой проблемой.

- За счет более высокой организации. Мангуста приготовилась прыгнуть на шею кобры, единственное слабое место змеи, и спасение той только в том, чтобы наклониться и выставить навстречу готовую к броску морду. Мангуста прыгает в сторону и прицеливается в шею кобры сбоку - та вынуждена молниеносно наклониться в ту же сторону и опять подставить приоткрытую пасть. Мангуста прыгает на прежнее место, и все повторяется. Возникает согласованное ритмическое движение, нечто вроде танца: мангуста прыгает вправо-влево, а кобра в такт раскачивается, как маятник. Движение устоялось, и тогда мангуста меняет темп, начинает прыгать чуть скорее, опережая кобру. А та, обладая такой же скоростью единичного броска, как и мангуста, оказывается более медлительной, когда речь идет об изменении ритма. Их движения смещаются по фазе, и наступает момент, когда мангуста оказывается сбоку и уверенно совершает бросок на незащищенную шею... Но главное что: во время поединка мангуста совершенно спокойна, будто охотится на бабочек, это все отмечают. Ей нельзя раздражаться, иначе она погибнет.

- Экий ты баснописец... Что же, я готова не раздражаться, если ты мне покажешь кобру. Оттого и злюсь, что не вижу.

- Рано или поздно увидишь, - его взгляд на секунду застыл, и он очень тихо добавил, - а ритм движения мы уже знаем. Она убивает раз в неделю.

Марго никогда не думала, что в одну короткую фразу, сказанную ровным негромким голосом, можно вложить столько ненависти. Похоже, она его недооценивает.

А он встал из-за стола, подошел к висящему на стене плану города и принялся спокойно рассматривать красное пятно, образованное шляпками кнопок, словно ожидая от него подсказки.

И, как ни странно, он ее получил - так, по крайней мере, показалось Марго. Прямо колдун какой-то, поразилась она.

Он вернулся к столу, сел, лениво закурил сигарету, как бы с сомнением поглядел на Марго и со скучающим видом спросил:

- Итак, дела всех самоубийц со всего города попадают непременно к тебе?

Она уже хорошо знала этот его рассеянный тон - он означал, что у него на уме новая идея.

- Да, ко мне, - неуверенно подтвердила она, недоумевая, почему он задает вопрос о том, что ему и так отлично известно.

- А если человек не погиб? Если ему помешали, как мне, например, - он чуть заметно усмехнулся, - дело все равно попадет к тебе?

- Нет... Вообще никакого дела не будет, - ответила она с удивлением и ошарашенно замолчала, - Господи, как же я не смекнула! Ну и голова у тебя, обалдеть... - она подумала, что последняя фраза прозвучала слишком льстиво, но сейчас ей было на это наплевать.

- Как же можно найти таких людей? - продолжал он рассуждать с полной невозмутимостью. - Кому-то вызовут "скорую", кто-то попадет в "травму", кто-то - в реанимацию, а если повезет, можно угодить и в психушку.

- Все верно и гениально, - согласилась Марго, но энтузиазма в ее голосе поубавилось, - только как мы управимся? Это значит, больше чем за год - просмотреть журналы всех станций "скорой", всех травматологических пунктов, хирургических отделений и реанимаций, - подытожила она уныло, - тут работа для целой бригады...

- Ничего, разберемся. К тому же, ты отстаешь от жизни. Даже у нас в больнице всю информацию вводят в компьютер... правда, с моей подачи. Но уж здесь-то - "травма" и "скорая" наверняка.

Он оказался прав - значительная часть нужной им информации нашлась в компьютерах. Препятствий им никто не чинил - следователь в таких местах фигура столь же привычная, как и медперсонал.

Повозиться пришлось все же изрядно, в основном, потому, что многие записи выводили на ложный след. Врачи, особенно "скорой помощи", писали на ходу, наспех, и далеко не всегда уточняли, каким именно образом пострадавший вскрыл себе вены. Иногда цепочка записей приводила к безуспешной попытке реанимации, и фамилия пациента закономерно обнаруживалась в заголовках папок в кабинете Марго. Окончательный "урожай" составил девять человек, которым в силу стечения обстоятельств удалось вырваться из когтей неведомой инстанции, жаждавшей их крови. Все они были живы и, как выяснилось позднее, суицидных попыток повторять не пытались - то есть, эта смерть, промахнувшись однажды, не посягала на свою жертву вторично. Двое из них пребывали в психиатрических лечебницах, четверо жили в семьях, один, студент, - в общежитии, и двое - пенсионер и продавец магазина строительных товаров - существовали самостоятельно. Помимо этих предварительных сведений, Марго, по журналам "скорой" и "неотложки", удалось выяснить, что всех их теперь объединяла общая болезнь - эпилепсия.

Несмотря на интенсивные штудии в лечебных учреждениях, взятые на себя в основном Платоном, ибо Марго имела еще нагрузку и на работе, они дважды посещали роковой пятачок на Охте, который между собой называли "логовом" или "зоной". Для чего они туда ездили, объяснить ни тот, ни другая не могли - их туда просто тянуло, и все.

Платон первым сформулировал напрашивающийся вывод:

- Похоже, нам нужна там явочная квартира.

За этим дело не стало, и через два дня они арендовали двухкомнатную квартиру в самом центре "логова", на двенадцатом этаже "точечного" дома. Они проводили там часть времени, даже иногда ночевали, чувствуя себя разведчиками в тылу врага, и время не притупляло ощущения опасности. Впрочем, эти достаточно острые эмоции не мешали их общей работе, а, скорее, стимулировали активность.

Сейчас им предстояло получить хоть какую-то информацию от неудачливых самоубийц, которых они на своем рабочем жаргоне именовали для краткости "эпилептиками". Не сговариваясь, оба почему-то сочли естественным начать с обитателей психлечебниц. Один из них содержался на Пряжке, а второй - в "Скворечнике", то есть больнице имени Скворцова-Степанова.

На Пряжку попал тридцатилетний водитель бульдозера, несмотря на молодость, уже с уголовным прошлым. В силу своей крайней агрессивности он числился в "буйных". По свидетельству жены и начальства на службе, он был агрессивен всегда, от природы, из-за чего и попал в свое время на скамью подсудимых; неудачная же суицидная попытка разбередила в нем лютую злобу ко всем окружающим.

В больнице Марго приняли любезно, и ее служебного удостоверения оказалось достаточно, чтобы познакомиться и с историей болезни, и самим пациентом. Здесь еще витали остатки прежнего пиетета по отношению к органам наведения порядка, когда психиатр смотрел на следователя, как на "старшего брата".

Марго провели к бульдозеристу в палату. Он лежал неподвижно, словно растекшись по койке, которую явно превосходил габаритами, и чем-то напоминал тушу убитого зверя. Дежурная медсестра объяснила, что он пытался затеять драку с санитарами, и только что получил внушительную дозу транквилизатора. Глаза его были раскрыты, но смотрели бессмысленно, и лицо, несмотря на расслабленность, сохраняло угрюмое и злобное выражение. Момент для визита явно был неудачным, но медсестра утешила Марго в том смысле, что и в другое время разговаривать с ним невозможно.

- Он, что, все время молчит?

- Если бы молчал... Сплошной мат и угрозы.

- Какие именно угрозы? Постарайтесь вспомнить как можно точнее.

- Угрозы очень простые: убью... изобью... прибью. Иногда еще... всех вас к ногтю, скоро... доберусь до вас, очень скоро... Вот и все.

- А после припадков эпилепсии он говорит что-нибудь?

- Когда как. Но все то же самое: убью, прибью, и ругань.

- А какие-нибудь имена? Или странные слова, к примеру, - центурион, галион?

- Да вы что? - девица бесцеремонно прыснула. - Он, кроме матерных, никаких слов не знает. Вот, ей-богу...

Похоже, она была права, и Марго оставила ей свой телефон с просьбой в случае чего позвонить - исключительно ради поддержания общей методичности действий.

В "Скворечнике" Марго встретили, мягко говоря, без большого радушия. Главного врача не было, а заведующая отделением, довольно молодая для этой должности дама - приблизительно ровесница Марго - не пустила ее дальше своего кабинета:

- Нет, его беспокоить нельзя, это я, как лечащий врач, утверждаю. Он только начинает приходить в себя, и вдруг вы - с вашими вопросами именно о том, что ему нужно забыть. Тем более, Философьев - поэт, драматург, натура возбудимая, творческая... нет, нет... месяца через два... может быть.

- Хорошо. Меня интересует не он, а его эпилепсия. Точнее, то, что он говорит после припадков. Кто-нибудь из персонала мог это слышать?

- У нас бред больных не подслушивают. Это неэтично. Поймите же, душевнобольные, как никто другой, нуждаются в уважении.

- Я не спорю, конечно, - Марго была озадачена, - но все же... в разумных пределах...

- Вот я и слежу, чтобы все было в разумных пределах, - нахально перебила ее врачиха, - у вас все, надеюсь?

- Почти. Я могу взглянуть на историю болезни?

- Вы отдаете себе отчет, о чем просите? Это врачебная тайна.

Ну и карга, разозлилась Марго. Вроде не старая, а уже карга. Она поняла, что ей просто необходимо основательно пообщаться с драматургом. Творческая натура - это именно то, что ей надо.

Ничего не оставалось, как пойти ябедничать прокурору. Он долго не мог взять в толк, о чем идет речь, а когда понял, ужасно возмутился и принялся обиженно качать головой:

- Нет, так нельзя... С прокуратурой так нельзя... Так дело не пойдет...

К сожалению, обоим было понятно, что официального сумасшедшего вызвать на допрос невозможно, и выписать ордер на беседу с пациентом психушки тоже нельзя.

- Ладно, организуем, если тебе так уж занадобилось - проворчал прокурор таким тоном, будто собирался сделать Марго личное одолжение, - я тебя... э-э... поставлю в известность.

Она отлично представляла, как он будет действовать. Если этой психиатрической дурище плевать на прокуратуру, то, может быть, главному врачу не наплевать, а если и ему тоже, то в Управлении больницами наверняка сыщется кто-то, желающий помочь правоохранительным инстанциям. В результате вредную тетку так или иначе приструнят. Мерзость, конечно, а вот для дела нужно...

В ожидании результатов усилий начальства Марго решила ознакомиться с прошлым поэта и драматурга. Она знала, что после покушений на самоубийство людей в психушках долго не держат, если они, конечно, не заговариваются и не пробуют повторять суицидных опытов. А этот здесь уже больше года - значит, за ним числилось нечто интересное в прошлом, и потому следовало копнуть его послужной список. Во-первых, позвонив в Союз писателей, она выяснила, что он считается известным поэтом, а вот как драматурга его там не знают. Марго повезло: она сразу же нашла бывшую постоянную любовницу поэта, которой он столько попортил крови, что та радостно восприняла интерес прокуратуры к его персоне и охотно выкладывала все, что о нем знала. Будучи дамой среднего возраста, она сохранила замашки богемной девицы, встретила Марго сонная и в халате, каждые десять минут удалялась на кухню сварить очередную порцию кофе и прикуривала сигарету от сигареты.

Он приехал в Петербург - тогда еще Ленинград - из провинции, поступил в Театральный институт, проучился три семестра на театроведческом отделении и был отчислен за академическую неуспешность. Остался жить в Петербурге, существуя на скромное пособие, присылаемое родителями. Чтобы как-то оправдать свое безделье, начал сочинять стихи и писать пьесы. Стихи не печатали, пьесы не ставили. Он, естественно, объяснял это тем, что его произведения противоречат официозной идеологии.

- На самом деле никакой идеологией у него и не пахло, - рассказчица скривила рот, словно съела кусок лимона, - просто стихи были дерьмовые. Пьесы еще так-сяк, а стихи - дерьмо. Да вот, поглядите сами, - порывшись в ящике письменного стола, она протянула Марго несколько помятых машинописных листков.

Пробежав их глазами, Марго не обнаружила ничего интересного. Строчки были разной длины, никакой рифмы, а сочетания слов казались нелепыми и бессмысленными. Она была твердо уверена - попадись эти листки случайно, без вводных пояснений, ей бы и в голову не пришло, что их надо считать стихами.

- Я в этом не разбираюсь,- заметила дипломатично Марго. - А в рифму стихов он писать не умел?

- Умел, но не Бог весть как, - собеседница с любопытством заглянула Марго в лицо, - главное, в той среде, где он вращался, рифмованными стихами авторитета было не заработать.

- Но ведь он в конце концов стал известным поэтом? - осторожно ввернула Марго.

- "Известный поэт" никогда не означало "хороший поэт", - раздраженно фыркнула дама. - Вот такая ирония судьбы: поэт никудышный, но стал известным, а драматург - ничего, но нигде не ставился, кроме самодеятельных театров... Впрочем, к чему это я? А, как он стал известным... это было так странно... но до этого еще далеко... Знаете, лучше я по порядку, а то совсем запутаюсь.

Марго согласно кивнула, хотя уже начала дуреть от многословия и беспричинной нервозности рассказчицы.

- Понимаете, Советская власть брала на себя все. Поэтов и художников, я имею в вижу неофициальных, постоянно трепали, в их сборища засылали гебистов, таскали их на допросы и кого-то даже сажали. КГБ, который был пугалом для всего мира, своим мрачным авторитетом подтверждал ежедневно: да, эти люди - значимые персоны. А когда режим рухнул, каждому пришлось доказывать заново, что он поэт или художник. Интересующее вас лицо - мы тогда жили вместе - он чувствовал себя как рыба, выброшенная на песок. Валить свои неудачи стало не на кого. А он скорее бы умер, чем признал себя бездарью. Если раньше его публикациям мешала Советская власть, то теперь ее сменили бесы, демоны разных рангов. Он не был от рождения сумасшедшим, он им сам себя сделал, ради того, чтобы не стать лицом в толпе, сохранить право считаться личностью. Демоны стали постоянными участниками его жизни. Они строили козни в нематериальных сферах, а на земле воплощались в редакторов журналов и режиссеров петербургских театров, мешавших реализации его творчества. Однажды он решил навести порядок в мире. Он тогда жил у меня, а свою комнатенку использовал, как говорится, для случайных связей. И вот он накупил свечей, чуть не сотню, разместил их все в комнате, зажег, постелил на стол крахмальную скатерть и расставил тарелки по числу главных демонов. Затем каким-то хитрым способом приманил демонов на эти сияющие тарелки, и когда они уютно на них расселись, поджег заранее подготовленные по углам кучи мусора и тряпья. Дождавшись, когда как следует разгорится, сказал краткую речь демонам, в смысле: "Пришел вам конец", разделся догола, поскольку бесы умеют прятаться в складках одежды, и спустился на улицу по водосточной трубе, благо, всего лишь третий этаж. После этого вызвал с автомата пожарную команду, с таким расчетом, чтобы демоны успели сгореть, но соседи не пострадали. А уже пожарники, застав его на улице - дело было в ноябре - в голом виде, вызвали ему "скорую". Попал в "скворечник", провел там полгода, получил инвалидность. Так что он у них старожил. Вот такая история...

- Но все-таки, как он стал известным поэтом?

- О, как же я забыла! Это самое главное! Это фантастика! Он шатался по улицам, бормотал под нос свои стихи и иногда читал их у знакомых в квартирах - там, где это ему дозволялось. И тут, ни с того, ни сего, редакторы наших толстых журналов - а ведь это такие люди, чтобы муху с собственного носа согнать, и то рукой шевелить не любят - и они начинают вдруг суетиться, лично звонить по разным телефонам и спрашивать, как найти поэта Философьева. Наговорили ему лестных слов, и пошло - публикация за публикацией, а потом появились и книжки. У всех нас крыша поехала, совершенно необъяснимая история. А он стал меняться: сделался важным, угрюмым, задумчивым, и после к тому же началась эпилепсия. Но я тогда с ним уже не якшалась.

- Как вы сказали? - изумилась Марго. - Эпилепсия? Сколько же лет он ею болеет?

- Лет пять... или шесть.

- Пять-шесть лет?

- А чему вы, собственно удивляетесь? Эпилепсия не смертельна, ею можно болеть всю жизнь... Хотя, у него это было странно, врачи тогда удивлялись... Все-таки, эта болезнь генетическая, в среднем возрасте ни с того, ни с сего, обычно не начинается.

- Спасибо, вы мне очень помогли. И очень интересно все рассказали, - Марго приготовилась встать, но всерьез опасалась, что ее будет покачивать. Она была готова поверить, что человека можно заговорить насмерть.

- О, я тут ни при чем. Это жизнь такая веселая. У нас много занятного случается... Кстати, если с деловой частью покончено, не хочешь ли рюмку вермута?

Марго с ужасом поняла, что хозяйка дома готова болтать еще сколько угодно, час за часом, без малейшего напряжения, и скорее всего, даже не заметит, как ее слушательница превратится в труп.

Она осторожно поднялась из-за стола, придерживаясь рукой за спинку стула.

- Соблазнительное предложение, - вымученно улыбнулась она, - но увы, меня ждет работа.

- Если что, забегай, - с удручившей Марго бодростью уже в дверях напутствовала ее хозяйка и, едва успев захлопнуть дверь, тотчас открыла снова. - Эй, постой-ка! Если будешь иметь с ним дело, учти: он хитрый, как... как не знаю, кто. Он гений вранья. Он может обвести вокруг пальца человека умнее себя, который заранее готов к его фокусам. Поняла? Ну, пока.

Марго поделилась с Платоном самым интересным своим открытием: эпилепсия у поэта началась не в прошлом году, после суицидной попытки, а на несколько лет раньше. Легион был тогда еще жив, и если эпилепсия - свидетельство какой-то внутренней связи с ним, то сия творческая личность представляет для них объект особой значимости.

Он отнесся к ее рассуждениям с некоторой долей скептицизма:

- Не можем же мы увязывать любую эпилепсию, проявляющуюся впервые у взрослого человека, обязательно с Легионом. Мы знаем одно - она возникает после специфических попыток самоубийства. Но с конечным выводом я согласен: этого поэта нужно - как у вас говорят? - разрабатывать.

Тем временем сделали свое дело телефонные рычаги начальства Марго, и она была допущена в психушку, более того, можно сказать, въехала в нее триумфально. Сначала ее провели к главному врачу, который извинился за неправильное поведение своего сотрудника и спросил, желает ли она беседовать с Философьевым у него в кабинете, или предпочитает в палате.

- В палате, - без запинки заявила она.

- У вас верное чувство ситуации, - тонко улыбнулся главный врач. - Для них очень важна привычная обстановка.

Затем вызвал в свой кабинет заведующую отделением и приказал проводить Марго в палату, а также "создать условия для работы".

Врачиха была крайне раздражена, что Марго сочла совершенно естественным, но, помимо этого, еще и нервозна. Эге, голубушка, удивилась Марго, да ты меня просто боишься... Какие же такие грешки числятся за тобой? Личные отношения с пациентом, что ли?

- Сколько у них человек в палате? - как ни в чем не бывало по пути спросила Марго.

- Четыре, - буркнула карга обиженно.

Когда они вошли внутрь, Марго без пояснений сообразила, кто из четверых Философьев. Он сидел по-турецки на койке и что-то вещал, а остальные слушали со вниманием, пожалуй даже, с подобострастием. Своей вальяжностью и апломбом он напоминал тюремного пахана, и Марго ощутила к нему неприязнь, но тут же ее погасила, ибо такой человек наверняка должен был обладать повышенной интуицией.

- Ко мне гость, - обратился он к своей аудитории, не меняя позы, - давайте, закончим потом, - его голос звучал печально и кротко, но притом и значительно.

Все трое слушателей согласно покивали головами и бесшумно пересели на койку подальше от него, у окна.

После взаимных представлений Марго был предложен единственный стул, а врачиха непринужденно уселась на койку, явно вознамерившись присутствовать при беседе.

Пока Марго прикидывала, как ее выпроводить достаточно решительно, но без силовых интонаций, чтобы собеседник не зажался еще ло начала разговора, драматург сам проявил инициативу:

- Я думаю, наша гостья будет чувствовать себя естественнее, если мы будем беседовать вдвоем, - глаза его светились умом и грустью, а голос звучал виновато и непреклонно сразу.

Ничего себе, больной, не без злорадства мысленно усмехнулась Марго. Но для чего он это сделал - решил подыграть Марго, заранее вербуя ее в сторонники, или хотел досадить врачихе?

Та обменялась с ним коротким взглядом, молча поднялась и ушла. Можно было подумать, она опасалась, как бы он не выболтал чего лишнего. Их отношения явно не укладывались в стандартную схему пациент - доктор.

 У Марго была своя заготовка для начала разговора, но словоохотливость поэта смяла ее планы. Он говорил негромко, в ключе интимного понимания, и взглядом, и интонациями давая почувствовать, что с радостью опустился до интеллектуального уровня собеседника и полностью открыт для него:

- Сегодня удачный день. Я ждал встречи с вами, но не надеялся, что это случится именно сегодня. Это - Знак. Я очень рад, что мы с вами наконец встретились.

- Вы хотите сказать, что знали о моем существовании? - спросила Марго задумчиво и вполголоса, чтобы не разрушить доверительного характера беседы.

- Конечно. Я не знал, как вы выглядите, и вашего имени, но не сомневался: вы должны появиться. Именно сейчас, когда мы в преддверии важнейших перемен в мире, мне так необходимы союзники, и вы среди них - главнейший. Вы об этом еще не догадываетесь, но вам уготована важная роль в грядущих событиях.

- Вы меня пугаете.

- Это естественно, и этого не нужно стыдиться, - он сделал мягкий жест раскрытой ладонью, то ли благословляя Марго, то ли отпуская ей все грехи, прошлые и будущие. - Страх скоро пройдет, как только вы осознаете свою роль и свою силу. Вы о многом могли заранее догадаться, но просто об этом не думали. Во-первых, мы с вами тезки. Мое имя Петр, а петра по-гречески - камень, филео - любить, а софия - мудрость. Мои имя и фамилия означают: камень, любящий мудрость. А Маргарита - это жемчужина, Софрон - благоразумный, то есть вас зовут "Благоразумная Жемчужина". По-моему, очень красиво, но дело не в этом. Камень, любящий мудрость и благоразумная жемчужина - это, по смыслу, одно и то же. В наших фамилиях общий корень, "соф", такие совпадения случайными не бывают. Теперь вы понимаете, что наша встреча сегодня - событие большой важности?

- Да, но почему так важно сегодня? Отчего именно сегодня? И какая роль меня ожидает? - пролепетала Марго, окончательно потерявшая нить его рассуждений.

От его умствований и вкрадчивой, требующей полного понимания, манеры изложения, у нее голова пошла кругом. Вот ведь окаянный, совсем заморочил... Она провела по лицу ладонью, но ощущение дури не исчезло. Да, нелегкий у психиатров кусок хлеба... его врачихе не позавидуешь... а может, она попросту свихнулась?.. Когда-то давно ей Платон втолковывал о законе адекватности следящей и отслеживаемой систем, это что-то из кибернетики... А если и субъект и объект исследования - существа живые, происходит взаимопроникновение способов мышления и ценностных синдромов... По-простому, после достаточно долгого общения можно поменять местами психиатра и психа, полицейского и преступника, и от этого ничего не изменится... Тогда она только посмеялась, хотя и восхитилась, как ловко он жонглирует парадоксами. А может, на самом деле все так и есть?

Не без усилия заставив свое сознание отвлечься от потока мыслей и вслушаться в его усыпляюще-складную речь, она понадеялась, что не пропустила ничего, представляющего интерес для дела. На слово "Легион", произнесенное даже шепотом, она вскинулась бы мгновенно. Но он продолжал нести околесицу, упакованную в грамотные литературные фразы:

- В условиях, когда новые теории и новые модели Вселенной создаются на каждом шагу, когда пропаганда зла выглядит умно и наукообразно, естественно, бесконечно трудно разобраться, что же происходит на самом деле. Я еще вчера сомневался, но теперь совершенно ясно, что большая разборка вот-вот начнется. Нас отделяют от нее дни, а может быть даже - часы. Ваше появление - важный Знак, но, конечно, есть и другие. Все ресурсы накопления сил исчерпаны, это видно хотя бы по тому, что творится в мире. Безумие политиков, войны, катастрофы, массовые психозы - это только верхушка айсберга, десять одиннадцатых которого скрыты от наших глаз. Я думаю, и с достаточными основаниями, что расстановка сил - в нашу пользу. Лжепророки и лжебожества займут свое место там, где им полагается быть, то есть нигде, и в первую очередь тот, который сидит сейчас на самом верху и думает, что он - главный. Вы понимаете, кого я имею в виду? - он опасливо огляделся и понизил голос до шепота.

У Марго же перед глазами навязчиво маячил кадр из детской мультяшки: в снегу, меж сугробов, сидит волк и, задрав голову, воет на огромную желтую луну.

- Вам это может показаться странным, а на самом деле - закономерно, и со временем вы поймете, что так и должно быть - очищение мира, его обновление начнется с петербургских театров. Все будет названо своими именами, все расставлены по местам, и мои пьесы будут идти по всему городу. Зло будет посрамлено навсегда, и анонимное ныне добро, - он снова понизил голос, - обретет наконец свое истинное имя, Легион... Легио Прима...

Сонливость Марго мигом исчезла, она вся напружинилась и почувствовала, как участился пульс. Только бы он этого не заметил - впрочем, не страшно, сочтет впечатлением от своей болтовни.

- Это будет прекрасно, мы будем сидеть на пиру с ним рядом, и станем ему равны. И прольется такой свет, что все будут благостны и чисты.

- Хотелось бы, - осторожно вздохнула Марго, - но что это значит - Легион? Простите меня, но я думала... в древнем Риме... это что-то вроде дивизии.

- Да, конечно, - он улыбнулся добро и снисходительно, - это действительно так, воинское подразделение. Но Легион - еще и символ бесчисленности, и имя Бога истинного, он примет в себя людей, как море - ручейки воды. Каждый человек будет каплей в океане, именуемом Легион. И всем будет светло.

- Надо же, а я ничего не знала, - искренне удивилась Марго. - Вы хоть раз его видели?

- Как можно увидеть Бога истинного? - он улыбнулся еще ласковее. - Смертному не вынести этого. Но это будет, после Преображения. Всеобщего Преображения. Мы увидим его.

- Боже, как интересно! Никогда не думала, что такое возможно. Невероятно, и все-таки хочется во все это верить. Но он является вам? Говорит с вами? Сам или через кого-то? Во сне или днем?

Должно быть, она перегнула палку, задав серию слишком прямых вопросов. Его взгляд насупился, а лицо стало таким, будто он на рынке и следит, как ему отсчитывают сдачу. Впрочем, она тут же заметила, что он поглядывает в сторону двери, и тоже скосила глаза - там возникла фигура заведующей отделением.

- Надеюсь, у вас все? Откуда бы вы ни пришли, здесь лечебное учреждение.

- Она кощунствует, но я выведу ее к Свету, - шепнул Марго поэт, неожиданно положив руку ей на колено - на левое, то, которое не просматривалось от двери. - Приходите во впускные дни, как простой посетитель.

Марго ничего не осталось, как откланяться со всей, возможной в данной ситуации, любезностью.

Ближайший впускной день в больнице, не совпадающий с дежурством психиатрической мегеры, предвиделся через восемь дней, в среду, и Марго, помимо подтягивания "хвостов" на службе, имела время ознакомиться с достижениями Платона.

Оказалось, за последнюю неделю он проявил завидную предприимчивость и освоил ремесло гипнотизера, имея в виду самому поработать с "эпилептиками". В ответ на недоверчивое удивление Марго он пожал плечами:

- А что тут особенного? В студенческое время мы все этим баловались, из любопытства. Кое-что вспомнилось... ну, взял еще пару уроков, за плату. Ничего сложного... А вот вступать с ними в контакт - действительно сложно.

Платону удалось переговорить со всеми "эпилептиками", кроме поэта Философьева, взятого на откуп Марго, и бульдозериста с Пряжки, признанного в качестве источника информации совершенно неперспективным. Из семи человек только двое помнили о своей суицидной попытке, остальные знали о ней со слов врачей или родственников. Но все ои держались настороженно и боялись чего-то, хотя сами не знали, чего. Боялись и Платона, несмотря на его респектабельный вид, хорошо опознаваемую врачебную манеру разговора и то, что он представлялся, как член выдуманной им Ассоциации по борьбе с эпилепсией. Марго с грустью подумала, что полгода назад Платон счел бы такую, в общем-то, невинную ложь чуть ли не преступлением. Но объективно открывшаяся в нем изворотливость работала на пользу дела.

Трое человек, включая одинокого пенсионера, категорически отказались от сеанса гипноза, причем пенсионер проявил агрессивность, усмотрев в предложении потенциальную возможность насилия с целью завладеть его единственным достоянием - однокомнатной квартирой. Трое других соглашались подвергнуться гипнозу только за плату, ссылаясь на то, что во всем мире за участие в медицинских опытах платят хорошие деньги. Студент запросил пятьдесят тысяч рублей, торговец строительными товарами - семьдесят пять долларов, и непременно "зелеными", а семейный автослесарь - два миллиона рублей. Жена, которая от его имени вела переговоры, заявила нахальным тоном:

- Ассоциация ты или не ассоциация, нас не касается. Клади два лимона и проводи твой сеанс. А рисковать по-дешевке здоровьем я мужику не позволю.

- Да какой здесь риск? - разозлился Платон. - Риск будет, если все оставить, как есть. Это же делается в конечном итоге именно для вашей пользы!

- Я свою пользу сама понимаю. Мне семью кормить надо. Я тебе цену сказала, у меня на халяву не заработаешь.

- Что вы несете!? Какой заработок? Как на сеансе гипноза можно заработать?

- Значит, знаешь, как заработать. Иначе бы сюда не пришел. Раз тебе надо, плати.

- Вам самой не смешно? У нас разговор точь-в-точь, как у Чичикова с Коробочкой!

- С какой еще коробочкой? К чему это ты приплел?

- Гоголь это, "Мертвые души"! Ты в школе-то хотя бы училась, Гоголя проходила? Или хоть кино по телевизору видела?

- А, в школе,,, Гоголь... - проговорила она озадаченно и тут же, следуя своей непостижимой логике, выпалила: - Ну, тогда просто лимон. Считай, задаром.

- Тьфу, дубинноголовая! - не выдержал Платон.- Да пропади ты пропадом!

- Чего ругаешься? Я сама мать своих детей. Пришел, еще и ругается... дурак ночной.

Он, не прощаясь, вылетел на лестницу и, уже успев пробежать несколько пролетов, услышал сверху спокойный голос:

- Передумаешь - приходи.

На улице, успокоившись, он удивился своей реакции. Простая женщина, привыкла торговаться по любому поводу... и чего это он так... И еще подумал, что нечаянное сравнение самого себя с Чичиковым может оказаться куда как знаменательным.

Из всех "эпилептиков" только один, школьный учитель, выразил готовность пройти сеанс гипноза бесплатно - ради науки. С него Платон и начал. Он помнил, что на каком-то этапе эксперимент может стать опасным для здоровья пациента, и тогда главное - вовремя успеть вывести его из транса, до того, как психическое состояние станет неподконтрольным. Но, трезво оценивая себя, по максимуму, как гипнотизера средней силы, он решил, что риск для пациента незначителен. Раньше его остановила бы самая ничтожная, исчезающе-малая степень риска, но теперь он был не врачом, а сыщиком.

Впрочем, его предположения оправдались. Только с четвертой попытки ему удалось ввести учителя в гипнотическое состояние, причем настолько неглубокое, что тот при первом же ощущении приближающегося кошмара сам вышел из транса, как люди пробуждаются от дурных снов. Поэтому услышать и записать удалось немногое - буквально несколько слов:

- Оно было нечто, ни теплое, ни холодное... Легио пробудил... Гаахх... блаженство раствориться... гаахх...

После сеанса состоялась общенаучная беседа за бутылкой водки, дабы поддержать в учителе ощущение сопричастности к серьезным исследованиям - Платон имел твердое убеждение, что всякое бескорыстие, столь редкое ныне, нуждается в поощрении. Избегая прямого вранья, но и не открывая лишних карт, Платон сообщил, что изучает связь между не наследственной эпилепсией и суицидными попытками, а поскольку таковая может быть обнаружена только на уровне подсознания, то и приходится прибегать к гипнозу.

- Значит, вас должны интересовать мои сновидения, - сообразив, о чем идет речь, учитель опередил расспросы Платона. - Но я вас разочарую: сны мне снятся до крайности редко и, так сказать, малыми дозами. Но попробую что-нибудь вспомнить... Один сон помню точно, его видел дважды. Я иду вверх по лестнице. Ступени широкие, даже не широкие, а бесконечные - ни влево, ни вправо конца не видно. А снизу подступает вода, мне приходится идти все быстрее, потом надо бежать. Что наверху - не видно, там пятно света, и его цвет постепенно меняется. Сначала темный, багровый, потом розовый, лиловый и, наконец, фиолетовый, нестерпимо яркий.  Просыпаюсь от боли в глазах. И еще шум, вроде шума прибоя, но с какими-то всхлипываниями... Пожалуй, все... Ага, вот еще вспомнил. Я иду по песку. Он сырой и плотный, будто заглаженный волнами. Чувствую, сзади приближается что-то страшное, и ускоряю шаги. Тут жа вижу других людей, они тоже спешат. Я в толпе. Все бегут. Старуха с букетом цветов визгливо кричит: "Он там! Тот, кто поможет, там!". Она тут же падает и сворачивается клубком, как болонка. А я бегу дальше. Я снова один и бегу изо всех сил. Теперь я больше всего хочу увидеть Того, кто поможет. Лишь бы добежать до него, но бежать все труднее. Становится очень страшно. Дышать тяжело... А что дальше - не помню...

- К сожалению, я не доктор Фрейд, - виновато улыбнулся Платон. - Скажите, а в ваших снах никогда не звучало слово "Легион"?

- Как странно... В снах не звучало. Но недавно пришло в голову во время урока. Ни с того, ни с сего. А ведь я математику преподаю, не историю. И никак не мог от него отделаться, звучит в ушах и все тут. Но почему вы спросили? Вернее, как угадали? И что это значит?

- У некоторых моих пациентов... - Платон замялся, подбирая оборот речи поделикатнее, - с аналогичной историей болезни... это слово постоянно высвечивается в сознании. А вот что это значит - я именно и пытаюсь понять. Оно у вас ассоциируется с какими-либо образами?

- Нет, просто звук. Обещаю прислушаться повнимательнее... если повторится, конечно.

Следующим объектом обследования был студент. Он учился на третьем курсе Ветеринарного института. Платон вводил его в гипнотическое состояние трижды, и ни разу не смог внушить, что приступ эпилепсии только что кончился - вместо этого начинался натуральный припадок. На третий раз он не стал выводить пациента из транса - в конце концов, одним припадком больше, ничего страшного для молодого организма. И действительно, студент перенес припадок легко, но после него заснул, не произнеся не слова. Что же касалось снов, то ему снились исключительно девушки, в основном полураздетые и готовые ему отдаться. Впрочем, он все-таки вспомнил один не эротический сон, который иногда повторялся:

- Я марширую. Нас много. При каждом шаге звук жутко клевый, даже малость земля дрожит. А ритм такой четкий, что от него торчишь, как на колесах. И потом словно кто в такт шагам повторяет: "Мы - легион, мы - легион". Тут уж по-большому балдеешь. Чувствуешь себя... ну... как бы клеточкой крутейшего организма. И главное, вот: вокруг что-то опасное, серьезная разборка наклевывается, но страха нет, а наоборот, идет кайф, потому что, пока маршируем, нам все по фигу. Не сбивайся с ритма, и торчи себе... Такой мощный приход, просыпаться не хочется.

Когда очередь дошла до продавца, тот, опасаясь, что от его услуг могут отказаться, по собственному почину снизил цену до пятидесяти долларов. За эти деньги Платон получил от него немногое: снов он почти не видел, и припомнил только один, как он раскладывает ценники на винтах-саморезах, и они тут же неизвестно куда деваются. После сеанса гипноза, имитирующего окончание припадка эпилепсии, говорил очень мало, только отдельные слова, бессвязные и произносимые неразборчиво:

- Цветные шары... воплощаюсь... гаахх... слияние...

Кроме того, было сложное слово, прозвучавшее очень неясно, и Платон не был уверен, что расшифровал его правильно: "Функциоразум". Самым интересным он счел слово "гаахх". Оно уже прозвучало в послеэпилептическом бреде учителя, но тогда Платон решил, что, возможно, это нечто вроде междометия, связанного с ощущением нехватки воздуха - он по опыту знал, что астматики во время приступов издают гортанные хрипы, похожие по звучанию. Теперь стало ясно: это совершенно конкретное слово. Только что оно значит?

Для очистки совести он позвонил автослесарю и выслушал сногсшибательный ответ его жены:

- А, это ты? Приходи, если хочешь. Только цены-то я уже вызнала. Так что, теперь - три лимона.

- Вы с ума сошли, - простонал Платон и бросил трубку - не ради экономии Лолитиных денег, а не желая поощрять столь беспардонное рвачество. Он решил оставить "эпилептиков", по крайней мере на время, в покое и заняться выяснением, что такое "гаахх".

А Марго, наконец, получила возможность действовать: настал "впускной" день в "Скворечнике". Помня, что Философьев курит, она приготовила ему подношение в виде блока "Мальборо" и отправилась на свидание.

Они встретились на больничном дворе, и он сразу понес несусветное:

- Пора понять, что общепринятые моральные коды создаются культурой и всегда становятся рабочим инструментом преобладающей элиты общества, приспосабливаются к амбициям власть имущих и обеспечивают устойчивость статус кво. Но поскольку смысл нашей жизни определяет не то, что мы делаем, а то, что мы думаем, и особенно, КАК мы думаем, может показаться, что только смертность может придать нашему существованию личное значение. На самом же деле лишь чувство юмора оказывается реальным средством на пути превращения в Бога...

Марго даже не пыталась вникнуть в содержание его разглагольствований, а он говорил и говорил, складно, проникновенно, и ни одна фраза, ни одно слово сами по себе не звучали глупо, но в целом составляли совершенную абракадабру. Она болезненно ощущала свою беспомощность, словно сидела в кресле зубного врача, приняв как неизбежность жужжание бормашины. Ее мысли текли своим чередом, и одна из них показалась ей страшной: а вдруг она сама - просто дура, и не может его понять, и все, что он говорит, полно глубокого смысла. Нужно было срочно переломить ситуацию, но оказалось, вклиниться в его гладкую речь далеко не просто. Закаленный в словесных турнирах поэт там, где в тексте следовало быть запятой или точке, и где нормальные люди делают паузу, наоборот, произносил слова слитно, не оставляя собеседнику возможности вставить что бы то ни было. При этом через определенные паузы, как бы подчеркивая значимость отдельных слов, он легко касался Марго пальцами, поочередно дотрагиваясь до ее рук, плеч и даже груди. Она не придумала ничего лучше, как уронить принесенный блок сигарет и вскрикнуть негромко "Ой!". Помедлив, он присел, чтобы поднять сигареты, и Марго, наконец, смогла хоть что-то сказать:

- Это вам.

И не дав ему снова захватить инициативу, без паузы продолжила:

- Вы говорите  интересные вещи, хотя я не все поняла. И главное, не совсем ясно, какую роль в этом может сыграть Легион?

Оглядевшись по сторонам с хитрой, чуть вороватой, и одновременно благостной улыбкой, он приложил кончик пальца к губам:

- Сия тайна велика есть.

- И все-таки?

- Еще не настало время, - он интимно понизил голос, - это самое сокровенное, и мы ведь пока не достаточно знаем друг друга, - он бесцеремонно и плотно положил ладонь на левую грудь Марго. Убедившись, что она не склонна к резким движениям, он добавил: - Для начала скажу: Легион - Сын Человеческий. Истинный Сын Человеческий, и истинное дитя Вселенского Поля Животворящего.

Марго не пыталась стряхнуть его руку. Ощущать ее не было неприятно, даже при том, что большим пальцем он осторожно старался прощупать сосок, но особого удовольствия она не испытывала. Что же, не противно - уже полдела, пришла в голову неожиданная и, по ее меркам, циничная мысль. Она вспомнила предупреждение его бывшей сожительницы, насколько он хитер. Ведь надо же, через пять минут общения изловчился обозначить хамскую цену своей информации, и при этом обойтись без скандала. Ведь если бы просто заявил: "Сперва вам придется со мной переспать", то схлопотал бы увесистую затрещину, даром что официальный сумасшедший.

- Ладно. Попробуем узнать друг друга получше, - своей ладонью она накрыла его руку и прижала ее плотно к себе, подтверждая заключение сделки, и только после этого отстранилась. По ее представлениям об этике человеческих отношений, подобную договоренность следовало предварительно согласовать с Платоном, но она не сомневалась, он не задумываясь скажет: "Валяй". Ну и черт с ним. Назвался груздем, полезай в кузов, уныло подумала она. Куда денешься... Стоп. А где же он думает это сделать? Значит, хочет отсюда сбежать? И чтобы она организовала побег? Действительно, куда как хитер! Конечно, она согласится. Тем более, что в этом даже не будет состава преступления.

Он же словно читал ее мысли:

- Ты наверняка понимаешь, - он перешел непринужденно на "ты" и заговорил уже совсем свойским тоном, - что в преддверии грядущих событий мне находиться здесь неуместно.

- И что ты предлагаешь? - нарочито рассеянно спросила она.

- Люди часто думают: вот это сложно, а вон то просто. А на деле оказывается наоборот: это просто, а то - сложно.

- Не поняла.

- Все думают, из дурика трудно выбраться. А это пустяк. Трудно сразу же не попасть обратно.

- А, вот ты о чем, - небрежно махнула рукой Марго, - это я беру на себя.

В следующий "впускной" день Платон принес в портфеле цивильную одежду для поэта. Тот переоделся в уборной и покинул больницу через проходную, держа Платона под руку и оживленно с ним болтая. Марго наблюдала эту сцену, ошиваясь около вахтерши, чтобы в случае чего ее отвлечь. Но все и так прошло гладко.

Они с Платоном решили содержать поэта в явочной квартире в "логове", причем по крайней мере первые несколько суток около него должен находиться неотлучно кто-нибудь их них двоих. Против ожиданий такая опека не вызвала протеста со стороны пленника; он требовал только, чтобы вечерняя и ночная "смены" были закреплены за Марго.

Заниматься любовью с ним оказалось приятно и не утомительно. В постели он был нетребователен и кроток. Осознав себя вполне шлюхой, Марго совершенно успокоилась. С Платоном она по-деловому договорилась, что, в угоду ее провинциальной старомодности, они прекратят спать вместе, пока поэт не будет водворен снова в психушку. Трудно давалось Марго только одно: переносить непрерывный поток болтовни, разумной по форме и бессмысленной по содержанию. Часть этого нелегкого бремени взял на себя Платон. Марго была просто не в состоянии анализировать на ходу бредятину, которую нес Философьев, и Платон с завидным терпением часами прослушивал диктофонные записи.

Марго перестала расспрашивать поэта о Легионе, ибо любой прямой вопрос будил в нем шизофреническую подозрительность, и он тотчас замыкался. Она предпочла положиться на его природную болтливость и не ошиблась. Сначала он стал делать туманные намеки, упоминая вскользь Легиона и провоцируя Марго на расспросы, а столкнувшись с полным отсутствием интереса с ее стороны, принялся проповедывать о божественной сущности Легиона, стараясь обратить Марго в свою веру. Она изображала строптивую, настроенную скептически, но не вовсе безнадежную ученицу, тем самым стимулируя его разговорчивость.

Марго ничего не понимала в религиозных делах, все, что касалось верований, было для нее заведомой чепухой, но она допускала, что многие люди могут искренне заблуждаться, с той или иной степенью логичности выстраивая в уме веру в не существующее. Но то, что творилось в голове у Философьева, ставило ее в тупик. Никакой логики в его декларациях не было, и в ответ на любые вопросы по этому поводу он высокомерно кривился и снисходительно повторял одно и то же объяснение: истинная вера не нуждается в логике, она намного выше ее. При каждом удобном случае он цитировал Неистового Тертуллиана: "Верую, ибо это абсурдно", так что Марго в конце концов возненавидела этого, существовавшего в незапамятные времена, религиозного фанатика. Ее разум никак не хотел принимать всерьез болтовню Философьева, она была бы просто счастлива счесть все это плодом его больной фантазии, но не могла себе этого позволить, ибо проклятые самоубийства продолжались с неумолимой методичностью. И, увы, она ни на минуту не забывала, что в бреду других неудачливых самоубийц тоже присутствовало это, ставшее привычным и порой вызывающее у нее омерзение, слово "Легион".

Несмотря на многословие, обилие посторонних выдумок и бессмыслиц, и вообще изрядную путаницу в голове Философьева, Марго совместно с Платоном постепенно удалось воссоздать приблизительную модель его вероучения. Оно гласило, что истинный Мессия и есть Легион. Он - богочеловек, Сын человеческий и одновременно - Бог-сын, но не Бога-отца, а Вселенского Поля Животворящего. Иисусу Христу, в зависимости от настроения, поэт отводил разные роли. Вариант первый: Христос - просто святой, один из пророков, чье явление было генеральной репетицией пришествия Легиона. Вариант второй: Христос был предварительным, опять же, по выражению поэта - репетиционным воплощением Легиона. И, наконец, третий: Христос - лжемессия, самозванец. Не зависимо ни от чего, люди сейчас не могут уже поклоняться бородатому персонажу в сандалиях. Вселенная стремительно расширяется и развивается, и Бог, будучи Информационной сущностью Вселенной, развивается тоже. Человек, создавший искусственный интеллект, вышедший в космос, превзошедший науки, нуждается в покровительстве Бога современности, совместимого с компьютерной реальностью и генной инженерией. Этот Бог - Легион, Бог дерзновенных, Бог человекобогов, Бог превзошедших и знающих.

Положение самого Философьева следующее: он возлюбленный, первозванный апостол Легиона. Недаром же имя его - Петр, и ему суждено стать краеугольным камнем новой церкви, Церкви Легиона. Как возник Легион? Это божественная тайна. Сначала он был человеком, но давно уже стал Богом. Как поэт с ним общается? Легион иногда по своей божественной воле входит в его сознание, очищает его душу и просвещает разум.  Истинный Бог сам посещает человека, и для этого нет нужды часами простаивать на коленях перед иконами. Но в силу своего особого положения он, поэт Философьев, может и по собственной воле призывать Легиона и даже задавать ему вопросы.

Легион посещает души и других людей, и живет в них, а они это чувствуют, но многие не знают даже его имени. Впрочем, скоро уже будут знать. Или, иначе: пока что Легион присутствует в сознании людей анонимно, но уже близок час, когда каждый будет в полной мере ощущать присутствие своего Бога и произносить его имя. Тема предстоящей в скором времени не то легализации, не то инаугурации Легиона постоянно возникала в речах Философьева.

- Похоже, в божественных сферах назревает нечто вроде путча, - с кислой улыбкой заметил Платон, - чушь, конечно, но почему-то настораживает.

- Он врет все время, как сивый мерин. Выдумывает, надеюсь. Вариант мании величия шизофреника, - не очень уверенно предположила Марго, - хотя, действительно, настораживает... Да я и без его придумок привыкла ждать гадостей.

За неделю сожительства с поэтом Марго совершенно вымоталась. Днем ее ждала обычная, подчас суетливая работа, а по ночам он не давал ей спать. И отнюдь не сексуальными домогательствами - по этой части он довольно быстро выдохся, а бесконечными рассуждениями и поучениями. Ее натурально тошнило от многозначительного вещания, сопровождаемого серьезным доверительным взглядом и прикосновениями к различным частям ее тела. Рассудив, что он уже выболтал о Легионе гораздо больше, чем знал сам, Марго подумывала, не пора ли вернуть его на духовную родину, то есть в психушку - и чуть не совершила ошибку.

В пятницу ночью, под утро, когда он, как будто, выговорился, и Марго надеялась наконец поспать, у него случился эпилептический припадок. А потом он заговорил негромко и отрешенно, и его речь разительно отличалась от того, что она привыкла слышать. Это длилось долго, минут сорок, не меньше, и Марго больше всего боялась, как бы не сели батарейки в диктофоне. Она поняла - все ее постельные труды окупились.

Разговор шел о Легионе, но отнюдь не в ключе обычной апологии. Это были, хотя и обрывки, но холодного, отстраненного рассказа о нем. Будь поэт в сознании, его разум наверняка расценил бы эту речь, как кощунственную, и запретил бы ее.

"В бытии Легиона имелась определенная двойственность, которую его сверхсознание воспринимала болезненно, как потенциальную угрозу существованию".

"Непонятные, но и неодолимые силы заставляли его время от времени совершать точечные инвазии, то есть воплощаться на короткое время в элементарные мыслящие единицы."

"При очередном воплощении в свой суб-интеллект Легион констатировал, что две тысячи лет назад вселенский процессор Поля Животворящего функционировал идеально".

"Как всякая сущность высокого уровня, Легион всегда стремился к совершенству".

"Этот кошмар был бесконечным, ибо Легион уже заглянул туда, где времени не существовало, но его воля, хотя и пульсируя, все еще действовала".

Для Марго эти и остальные, им подобные, фразы были китайской грамотой, но она чувствовала, что наконец получила доступ с существенной информации, предназначенной, так сказать, для служебного пользования. Ничего, Платон разберется, утешала она себя.

Платон же сразу вцепился в эту кассету и стал похож на охотничью собаку, идущую про свежему следу. Прослушав первые фразы, он не стал их никак комментировать, только коротко бросил:

- Это важно.

Всю следующую ночь он просидел за компьютером, терпеливо занимаясь распечаткой записи.

Марго же неусыпно следила за поэтом, главным образом опасаясь прозевать следующий приступ эпилепсии. Но он, как назло, никак не случался. Так прошло несколько дней, и Марго поинтересовалась у Платона, существуют ли лекарственные препараты, стимулирующие эпилепсию.

- Слово "лекарственные" следует, вероятно, понимать условно? - мрачно усмехнулся тот. - Думаю, существуют, но я их не знаю. И вообще, я уже через многое переступил, но такое... пока для меня это слишком.

Тогда она попробовала уговорить Философьева согласиться на сеанс гипноза - он решительно отказался. Через день она вернулась к разговору о гипнозе, и это была ошибка: он насторожился и почти перестал разговаривать.

Ночью она проснулась, почувствовав поблизости какое-то шевеление. Приоткрыв осторожно глаза, она увидела, что Философьев, сложив на подоконнике в кучу ее и свою одежду, перебирает ее и внимательно рассматривает, словно ищет что-то мелкое, наподобие насекомых.

- Ты что? - удивленно спросила Марго.

- Т-с-с... - поэт приложил палец к губам, - похоже, нас посетили, - он энергично захлопал ладонями около белья Марго, будто охотился на моль.

Марго направилась к уборной и, убедившись, что замок наружной двери заперт на дополнительные обороты, спрятала ключ в укромном месте прихожей. Когда она вернулась в постель, Философьев уже лежал и, довольно ловко имитируя храп, подглядывал сквозь чуть приоткрытые веки.