Павел Крусанов

БЕССМЕРТНИК

ЗНАКИ ОТЛИЧИЯ ДНЕВНИК СОБАКИ ПАВЛОВА
  1. Каталог героев
  2. Новые сведения о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола
  3. Параллельная версия, или Некоторые дополнения к каталогу героев
  4. Откуда это?
  5. Прошедшее длящееся
  6. Откуда это? (продолжение)
  7. Наконец, о Павлове
  8. Звезда Полынь души моей
  9. Не спрашивай: зачем?..
  10. Охота на голубей
БОМ-БОМ... (два фрагмента новой прозы)
 
4. ОТКУДА ЭТО?
Вон полетела, захлопав крылами, чужая собака.
В. К.
Сырая тряпка марта, словно перед утюжкой, накрыла помятый зимой город. Вечерний Петербург, весь в мокрых разноцветных бликах, мелькал за стёклами такси. Хмурый, но расторопный шофёр лихо вонзил "Волгу" в поток авто на мосту и, ловко стреляя между ленивыми троллейбусами, выбросил машину в тревожный сумрак казённой горловины Литейного. Слева громоздилась гранитная цитадель, справа - приземистое здание бывшего патронного завода, впереди, в сужающейся перспективе, "как первые сто пятьдесят", пламенел Невский.
Скользящим взглядом Аня отмечала дорогу. Но коленях её лежала сумочка из вишнёвого марокена, в прямых пальцах тлела сигарета. Сумочку со значением подарил бывший официант "Меридиана" Кузя, выгодно сменивший молочные реки своей alma mater на зефирные берега ресторана "Бриг". Кузя сторговал сумочку за деньги и пластинку Коллинза у Вани Тупотилова, который, в свой черёд, фарцанул её у молодящейся шестидесятилетней француженки за матрёшку с одиннадцатью дочурками. Ване не удалось подарить сумочку своей ускользающей мечте Светке, - в тот день она как раз улизнула из дома и за двухместным столиком в баре "Европейской" заливала тоску непутёвой жизни коньяком ОС, купленным молодым мужем той самой шестидесятилетней француженки, который женился с единственной целью - прибрать к рукам трикотажную фабрику суженой.
Аня ехала от подруги к своему преданному любовнику Сергею Цаплеву-Каторжанину. Сегодня он прибыл из Италии. Сергей имел жёлтую, с подпалиной, радужину и аккуратные, прижатые к голове уши. Про его уши Аня говорила подругам: "Хорошо, что они не очень большие, а то бы в них просочилась правда обо мне, но ещё лучше, что они не очень маленькие, а то бы в них не влезла моя ложь". Цаплев-Каторжанин работал инженером по электронике в Балтийском морском пароходстве и совершал на его судах далёкие негоциантские походы.
Таксист угрюмо молчал. Аня, меняя подвижными губами направление струйки дыма, думала внутрь себя. Как удачен её необременительный роман, длящийся уже двадцать три месяца, шестнадцать из которых Цаплев-Каторжанин провёл в рейсах... (Нежность к любовнику давно стала привычной и допускала перчик цинизма.) А пустяк в вынужденной разлуке она ему простит, ведь прощала она себе собственную ветреность, не утруждаясь даже мысленным оправданием. Так случилось - вот ответ, который вполне устраивал дремлющий в её душе, но иногда вопрошающий сквозь дрёму бунт.
Но, странное дело, с недавних пор - в светской карусели, в чехарде модных выставок, презентаций, инсталляций и знакомств с новыми мерзавцами - всё чаще чувствовала Аня нежданные объятия мимолётной, ускользающей тоски. Откуда это? Что за странные касания сминают её сердце, точно тёплый восковой шарик? Машина свернула к Фонтанке, проскочила мост и, как только мелькнул за цирком Чинизелли тяжёлый торс Михайловского замка, почувствовала Аня тревожное пожатие тоски, будто легонько сдавил рукой сердце притаившийся внутри неё житель. С каких пор она разучилась чувствовать? Зачем ей жизнь, похожая на пустую, нелепую шутку? Зачем ей Цаплев-Каторжанин?.. Но внутренний житель уже разжал руку.
В щели Садовой у комендатуры Аня расплатилась с таксистом, изящно выбросила на поребрик ножку и нащупала опору. Перейдя улицу, она зашла в тёмный, затопленный лаковыми лужами двор, прыгнула, толкнувшись от уплывающей из-под ноги дощечки, в пещеру парадной, где запах картофельных очистков заглушал кошачьи запахи, и позвонила в дверь.
Дверь провалилась в тёмный коридор, где вспыхнул вдруг бледный колпак лампы, и из недр квартиры выдвинулась мясистая дама в нарядном платье и с голыми руками. Аня поздравила даму с праздником.
- Благодарю! - вызывающе ответила хозяйка.
Над сдобным плечом дамы появилась голова Цаплева-Каторжанина. Сын отстранил мать от дверного проёма, и та, сверкнув надуманной улыбкой, отправилась в дальнюю муть коридора. Аня обхватила Сергея за шею. Губы его были сухие и пресные, точно просвира.
Садовая за окном гремела трамваями. Справа от окна стоял письменный стол и двустворчатый шкаф с зеркалом во всю дверцу, слева - низкая кровать, над которой висел букет сирени в раме. В комнате Аня винтом выскользнула из объятий Цаплева-Каторжанина.
- Перке? - удивился хозяин. Его судно полторы недели стояло в Неаполе на разгрузке войлока и погрузке попутных персиков.
- Сладкой буду - проглотишь, горькой - расплюёшь, - объяснила Аня, поправляя перед зеркалом причёску.
Цаплев-Каторжанин вытащил из-под стола обувную коробку и пошёл на кухню ставить чайник. Аня открыла коробку и с досадой обнаружила там, вместо итальянских сапожек, лёгкие полотняные брюки и, изготовленный как маленький комод, со множеством выдвижных ящичков и полочек, тайваньский косметический набор. Она ждала иного. Спустя минуту досада сменилась тревогой, и в тот момент, когда вернувшийся в комнату Цаплев-Каторжанин поставил на стол сахарницу, невнятная тоска уже сминала Ане сердце. Подчиняясь мгновенному желанию, Аня шагнула к Сергею и, глядя в его жёлтые глаза, сказала:
- Милый, мальчик мой, родной мой, любишь, да?
Цаплев-Каторжанин опешил, однако через миг уже растроганно клялся, что любит, безумно, нечеловечески любит!.. Но ещё до того, как он схватил ладонями Анино лицо и стал перчить его сухими поцелуями, Аня поняла, что вопрос её никакого отношения к Цаплеву-Каторжанину не имел, что это какой-то морок. Ей стало стыдно, что она сказала слова, сейчас ею не выстраданные, слова, которые должен был слышать другой, а она вот так легко отдала их по случаю.
Цаплев-Каторжанин уже сидел у стола и рассказывал о чуть подержанном "Фиате", который купил в Неаполе, о респектабельном черешневом цвете машины, о её велюровом салоне... Счастливую речь Сергея прервал решительный вопрос:
- Цаплев-Каторжанин, отвечай как на духу, часто ли ты мне изменял?
Оказалось, что нет, не часто. А если бы даже и часто, то это ровным счётом ничего бы не значило, потому что запачкать идеальное вещественным мужчине не так-то просто - духовность нисколечко не ответственна за мужскую чувственность, желание может быть роздано многим женщинам, а душа вручена лишь одной. Мысль эта вычитана им, Цаплевым-Каторжанином, в одной прелестной книжке и очень ему близка. Что? Ты сразу догадалась? Мои собственные мысли прозрачнее, тоньше, их труднее разглядеть? Ну что ж... Однако у женщин дело обстоит иначе, у женщин душа в полной мере отвечает за проступок чувственности - в женщине эти начала слиты. Словом, получается, что если мужчина поступает так, как поступает, - он мужчина, а если женщина поступает так, как мужчина, - она шлюха. Ведь верно то, что раздвоение идеального и чувственного в мужчине есть признак мужественности, а такое же раздвоение в женщине есть признак её порочности. Вот и выходит, что для влюблённого мужчины все женщины - это только женщины, за исключением той, в которую он влюблён, - она для него ещё и человек, а для влюблённой женщины все мужчины - это только человеки, за исключением того, в которого она влюблена, - он для неё ещё и мужчина. Но, сказать по правде, сейчас не хочется говорить об этом, потому что рассуждать о любви красиво и убедительно может тот, кто любовь свою уже проводил в область воспоминаний, а тому, кому любовь сжигает сердце, следует о ней промолчать.
Аня с чувством, похожим на внезапную сытость, смотрела Цаплеву-Каторжанину то в один глаз, то в другой.
В прихожей хлопнула входная дверь.
- Достал матери билет в Мариинку, - объяснил Сергей. - Сегодня дают "Пиковую даму" с Марусиным. - Он безадресно улыбнулся. - Пойду сниму с плиты чайник.
Цаплев-Каторжанин вышел из комнаты, а Аня, которой отчего-то вспомнилось сейчас её иное имя - Жля, подошла к окну, неплотно задёрнула шторы, оставив в щели пегую стену соседнего дома и столб сливового неба со стеклянной убывающей луной на вершине, и замерла, слушая, как несётся по улице грузовик, гремя на весь мир каким-то металлическим хламом, а потом, в образовавшейся тишине, басовито шлёпаются капли на внешний жестяной карниз. В конце концов, подумала Аня, когда тихо подкравшийся Цаплев-Каторжанин обнял её сзади за плечи, - в конце-то концов можно вообразить, что это другой.
5. ПРОШЕДШЕЕ ДЛЯЩЕЕСЯ
Подошёл и наклонился,
взял за нижние концы
и швырнул младенца к смерти,
как орущие щипцы!
А. Ш.
Когда-то было так.
Вскоре после отчисления Исполатева с четвёртого курса университета угрюмый дворник вручил ему повестку с вызовом на медкомиссию и угрозой на случай "не явки". Пётр в армию не хотел. Собравшись с мыслями, он пристроил палец в телефонный диск - требовался совет умудрённого косилы.
К вечеру следующего дня, на исходе клубка приятельских связей, Исполатеву была обещана встреча с психиатром - членом грядущей медкомиссии. По достоверной справке врач брал взятки.
Ещё через день Исполатев представился кряжистому господину лет сорока, в мятом костюме и со светлой щетиной на жёваном добродушном лице.
- Владимир Андреевич. Можно просто - доктор Буги, - сказал в ответ психиатр, и на лице его проступила щербатая улыбка. - Что беспокоит? Джигитуют нервы?
- Совершенно здоров, - заверил Исполатев.
- Так не бывает. - Владимир Андреевич просветил пациента ясным взглядом. - Как верно написано в одной современной книге - совершенно нормален только учебник патопсихологии. Если согласитесь на мои условия, готов это доказать. Цена урока - двести рублей.
- Согласен, - поспешно объявил Пётр, прикидывая, какие книги понесёт сегодня в "Букинист".
Владимир Андреевич лениво посмотрел на Исполатева и совершенно серьёзно сказал:
- Сумму представите ассигнациями рублёвого достоинства. Каждый рубль положите в отдельный аптечный пузырёк и закроете крышкой. Деньги приму у вас послезавтра в полночь, у ограды Новодевичьего кладбища. Знаете это место?
Обескураженный Исполатев ждал объяснений, но их не последовало. В знак завершения переговоров Владимир Андреевич вяло пожал Исполатеву руку.
Дома, погружая в сумку своё букинистическое богатство - кальсонного Розанова, странствующего Гумилёва, ритмичного, как душа Африки, Белого, - Исполатев оценивал встречу с психиатром. Пётр искал в его условии смысл, но никакого решительно смысла не находилось.
Разменять червонцы на рублёвые билеты оказалось не сложно - в трёх сберкассах пришлось кое-как пошутить с кассиршами. Труднее дались двести аптечных пузырьков. Обойдя знакомых, Исполатев набрал восемьдесят шесть разнокалиберных скляниц. Ещё пятьдесят пузырьков (вытряхнув из них подопытных улиток, заражённых спороцитами Fasciola hepatica) предоставил Алик Шайтанов, работавший лаборантом на университетской кафедре биологии. Остальные шестьдесят четыре пузырька Исполатев купил в аптеке. Их содержимое - спиртовые настойки пустырника и боярышника - было смешано с тремя бутылками розового вермута и в тот же день выпито на репетиции в Доме медицинского просвещения, что на Итальянской. Пили все: голосистый Исполатев, флейтист и гитарист Шайтанов, а также лучшая в обеих столицах ритм-секция - бас Женя Скорнякин и барабанщик Ваня Тупотилов. Стаканы и бутылки разместили на потускневшей крышке белого концертного Беккера, украшенной, как лошадь яблоками, липкими кольцами - следами прошлых репетиций. Музыканты разместились вокруг рояля, доживающего свой королевский век под гнётом безродного рок-н-ролла.
За тебя, Петя!.. За тебя, Петруша!.. За тебя, золотой!.. Что за притча - Буги? Дослушался "T.Rex"? А баночки зачем? У каждого, ребята, в голове свои тараканы. Нектар!.. Аромат пустырей и боярышников! Боярышник скуп, он позволяет себе лишь единственное число, а множественное позволяют себе дочери тюремщика - боярышницы, скорбные бабочки с решёткой на крыльях. Может, на кладбище тебя подстраховать? А то, чего доброго, закатает фомкой по репе и на комиссии освободит по травме черепа... Этот Буги мне в коленку дышит, не гоните гусей. Принёс бы вместо скупого боярышника пантокрина, от него, говорят, - долгостояние... Лучшее средство от импотенции, Ваня, - пантокрин из собственных рогов!
В назначенную полночь Пётр Исполатев с оранжевым рюкзаком, висящим на одном плече, стоял у ограды Новодевичьего кладбища. В темноте шумели старые кладбищенские тополя и липы, ветер воровато шуршал палой листвой. Недалеко от ограды виднелся тяжёлый византийский ларец Казанской церкви с окнами, замурованными кирпичной кладкой.
В три минуты первого из-за угла Воскресенского Новодевичьего монастыря появилась зыбкая фигура. Доктор Буги был в старомодном, ветхом пальто и с огромным, как разношенный башмак, портфелем в руках.
- Добрая ночь! - Психиатр вяло исполнил рукопожатие.
Пока Пётр, склонясь, распутывал узлы своего дребезжащего рюкзака, Владимир Андреевич вытянул из кармана пальто фонарь и осветил мрак за кладбищенской оградой. Луч нащупал лысую голову Некрасова и спустился на постамент.
- Видите щит Давида? - отчего-то шёпотом спросил доктор.
Исполатев проследил за лучом и, действительно, разглядел на постаменте золотую широкозубую шестерню.
- Некрасов был масон. Россия зачарована и облапошена масонами. Каменщики сложили Петропавловку и заворожили Россию. Крепость похожа на бутон - бастионы незримо соединены со шпилем. Стоит обозначить связь линией и отогнуть лепестки - выйдет каббалистический моген Довид! Бутон наполнен ядом. Цветок раскрывается и выплёскивает яд - отработанный, он стекает обратно в виде декабристов, народорасправцев и народовольцев. Я сочинил стихи: Желябов там по Софье чахнет, Нечаев на цепи сидит... Цветок распускается дважды в столетие. - Владимир Андреевич опустил лицо к Исполатеву. - Вы готовы?
Пётр молча распахнул рюкзак. Психиатр присел на корточки и стал перекладывать пузырьки в портфель, просвечивая каждый лучом фонаря. Баночки вспыхивали быстрой искрой, и доктор шевелил губами, учитывая застеклённый рубль. У Исполатева возникло неловкое чувство - над ним насмехаются, его дурачат.
- Послушайте, Буги, - с вежливостью драчуна перед сварой обратился Пётр к психиатру. - Дело видится мне так: я даю вам двести рублей, а вы находите у меня шизофрению в стадии ремиссии с прострацией и оргазмом. Лично у меня по деталям вопросов нет, но ребята интересуются: пузырьки и кладбище - это зачем?
Владимир Андреевич запрокинул лицо и выпустил вверх щербатую улыбку. Исполатев не нашёл в этом ничего обидного, но остановиться уже не мог. Да, вы правы, товарищ Буги... Что вы сказали? Извините, мсье Буги... Ах, вы уроженец Парижа! На площади Бастилии танцуют!.. Вы правы, и улыбка ваша уместна, мсье Буги, - демонстрация сумасшествия заразительна. Может, нам поделить пополам ваш собственный диагноз? Половины хватит, чтобы получить поражение в правах и почётных обязанностях?..
Доктор уже просветил пузырьки и теперь стоял перед Исполатевым - невысокий, плотный, весь какой-то затроганный, - потряхивая глухо звякающий портфель за размочаленную ручку. Мятое лицо психиатра разглаживалось.
- Браво! - оценил он азарт Исполатева. - На медкомиссии у вас не возникнет проблем. Действуйте реактивно. Помните: человек - вместилище даймониона. - Владимир Андреевич полоснул по глазам собеседника ярким лучом.
На недолгое время ночь расцвела перед Исполатевым нежной опаловой сыпью. Когда к нему снова вернулось зрение, психиатра не было - он растворился в ночном цветении.
Стол доктора Буги был последним перед дверью, за которой военкоматские чины распределяли призывников по родам войск и воинским командам. Владимир Андреевич, склонив к бумагам нос, копал пальцем в ухе и не замечал Исполатева.
- Куда дальше, мсье Буги? - прошептал Пётр.
Нос Владимира Андреевича нацелился на призывника.
- В парикмахерскую, а послезавтра - в армию. - Психиатр вынул из уха палец и указал в сторону комнаты с военкоматскими чинами. - Во-он через ту дверь, пожалуйста.
Исполатев почувствовал, что начинает краснеть.
- Владимир Андреевич, сукин вы кот, - густым зловещим шёпотом сказал он, - уверяю вас, чтобы пройти все анализы, которые скоро вам придётся проходить, моих двухсот пузырьков не хватит!
К столу психиатра обернулись плечистый хирург и близорукий невропатолог.
- Товарищ призывник, - удивился Владимир Андреевич, - меня зовут Александр Михайлович. В чём дело?
- В деньгах! - гремел Исполатев. - В билетах рублёвого достоинства!
- В каких деньгах? - Естественное удивление на лице психиатра сменилось выражением естественного профессионального любопытства.
- В каких деньгах?! Я сейчас буду смеяться вместе с вами, но это те самые деньги, которые вчера ночью на кладбище, при масоне Некрасове, под стихи о цепном Нечаеве...
Пока не подъехала "скорая" с двумя санитарами, Исполатев лежал на медицинской дерматиновой кушетке. Сверху, для надёжности, татарским ханом восседал хирург. Прямо с медкомиссии Исполатева отвезли на Пряжку.
6. ОТКУДА ЭТО? (продолжение)
Запрятал сердце осьминог в лучистом теле -
да так, что сам забыл, где сердцу место.
П. К.
Пётр томился мутноглазой весенней маятой. Он подробно изучил медную раскрашенную тарелку "Национально-патриотический фронт "Память" поздравляет фараона с исходом евреев из Египта", отметил нерадивую запылённость фарфорового ангела-подсвечника, бесцельно забрёл в пустую коммунальную кухню, посмотрел в окно на переходящую в бульвар Офицерскую, где оживлённо разговаривали руками торговцы пивом, пнул ногой фиолетовую луковицу, выскочившую из овощного ящика, и снова вернулся в комнату. Внутри Исполатева, как в весеннем растении, происходила таинственная работа.
Машинально сняв с полки брошюру "Пауки, насекомые" с насупленной головой кузнечика на лакированной обложке, Пётр узнал, что у некоторых толкунчиков рода эмпис самец в качестве "свадебного подарка" преподносит самке такую же крупную, как он сам, муху. В результате присевшая на ветку копулирующая пара толкунчиков располагается как бы в три этажа: сверху размещается самец, который держит самку, та, в свою очередь, держит ногами муху - пока самка питается, происходит спаривание.
Тут Исполатев почувствовал, что внутренняя работа в нём завершилась, и он готов написать обзорную статью о текущей литературе, заказанную ему для журнала "Речь" Сяковым.
Шарик в стержне присох, и Пётр исчеркал четверть листа, прежде чем вывел: "Слова Шкловского, что-де современная литература сера, как чижик, сказанные им в двадцатые, точно шляпа шулера, вмещают то, что в них не вкладывали - день нынешний..."
В коридоре затрещал телефон.
- Буэнос диас, - послышался в трубке вкрадчивый голос Паприки. - Не забыл?
- Как можно, - соврал Исполатев.
- Грасиас, - нежно пропела филолог-испанист. - Жду к шести. Маму зовут Агния Ивановна. Запомнил? Агния Ивановна...
Огорчённая весьма заметным влечением Исполатева к Ане-Жле, Паприка собрала волю в кулачок и выжала из сыра каплю влаги. На недавних пестринках у Жвачина и Скорнякина, в которых Аня отчего-то участия не принимала, Паприка была столь обворожительно нежна с Петром, выдавала ему взглядами такие авансы и сумела так распалить его преступно-наивными касаниями, что оба раза, каким-то само собой разумеющимся образом, они оказывались в одной постели.
Соблазнителем Исполатев себя решительно не чувствовал. Ему нравилась милая Паприка, он уважал её предназначение - играть с котом у камина, любить мужа и бродить с детьми по афанасьевским сказкам, - однако Пётр оценивал себя верно и не хотел обманываться.
Календарь в часах показывал восьмое марта.
Размышляя о подарке, Исполатев выкосил на лице щетину. С белой рубашкой в руках он подошёл к зеркалу и вгляделся в своё отражение. "Я вроде бы молод и как будто здоров, я влюблён и, кажется, сам могу быть любим, во мне сокрыт чудесный дар бесцельного существования, но я не настолько жесток, чтобы обманывать тебя, Паприка!"
Такси, выплеснув на тротуар лужу, остановилось перед Исполатевым.
- На Кирочную, - через сидящего на переднем сиденье пассажира сообщил таксист.
Исполатев решил, что у "Чернышевской" он хотя бы купит цветы.
На Кирочной мелькнула зелёная вывеска зоомагазина.
- Стоп, - сказал Исполатев.
Машина словно присела и упруго качнулась на месте. В подвальчике щебетали птицы, с сыпучим шорохом возились в опилках ангорские хомяки, беззвучно, мерцая лупоглазыми мордами, порхали в аквариумах, похожие чёрт знает на что, рыбы. Исполатев остановился у прилавка, где помещались птичьи клетки. Два неразлучника сидели на жёрдочке и, зашторив глаза кожаными веками, искали друг у друга клювами в изумрудном оперении. Рядом, как детский сад на прогулке, галдели волнистые попугайчики. Между прутьями пустой соседней клетки был закреплён лист бумаги с объявлением: "Продажа цыплят производится по четвергам. Детям до шестнадцати лет цыплята не отпускаются". Во втором этаже, над объявлением, дрябло свинговали два кремовых кенара. Самая большая клетка была битком набита зелёно-серыми чижами. Простая русская птичка - не дура выпить водки на Фонтанке - приглянулась Исполатеву вздорным видом.
У станции метро, носящей имя идейного, интеллигентного, чересчур правильного, чтобы быть интересным, писателя XIX века, Исполатев купил пять головастых гвоздик, взъерошенных, как третий сон Веры Павловны.
Лифт остановился на шестом этаже безликого блочного дома. Стены лестничных клеток и труба мусоропровода были выкрашены салатной краской и усеяны весёлыми ситцевыми цветочками. Исполатев мысленно поблагодарил Создателя за то, что тот, взявшись делать людей разными, не выбрал главным признаком отличия характер сыпи на кишечнике.
У двери, обтянутой стёганым дерматином, Пётр задержался и раздавил на косяке кнопку звонка. Кованые стебли гвоздик упруго сутулились.
За дверью возникли две фигуры: счастливая Паприка и полная, стареющая женщина с короной ложно-рыжих волос на голове.
- Ма, это - Петя, - щебетнула Паприка.
- Исключительно приятно, - призналась женщина.
- Агния Ивановна, - Исполатев выставил перед матроной букет, - эти цветы вас недостойны, достоин вас единственный цветок - ваша дочь. Не скажу, что это изящно, но это от души.
Принимая гвоздики, Агния Ивановна по-девичьи зарделась.
- Благодарю, - сказала она, волнуясь. - Чрезвычайный букет. А мы уже сели. Прошу следовать за стол. Галочка, покажи Пете ванну, где моют руки.
Паприка распахнула дверь в ванную и, не произнеся каких-то слов, посмотрела на Исполатева сперва радостно, а потом смущённо и умоляюще.
- Подарок пока подождёт, - сказал Пётр.
Вынув бутылку "Дербента", Исполатев оставил сумку в прихожей и, вслед за Паприкой, прошёл в гостиную. Паприка представила Исполатева; потом Исполатеву - отца, который сидел рядом с праздничной женой долговязый и пьяненький, брата, жену брата с белым фарфоровым лицом и их малолетнюю дочь, сразу чего-то устыдившуюся при постороннем. Среди салатниц виднелась початая бутылка водки и похожая на волан для бадминтона хрустальная ваза с гвоздиками. Исполатев поставил на стол "Дербент".
- Дело! - похвалил отец. Он взял бутылку и столовым ножом принялся трепанировать её полиэтиленовую голову. - Нагружай тарелку под штрафную, догоняй нас - мы далеко уплыли!
- Понёс, балабол пьяный, - смутилась за мужа Агния Ивановна и обратилась к гостю: - Петя, вам салатов сразу положить или постепенно?
Отец наполнил рюмки водкой, а Паприке и невестке плеснул в бокалы вина.
- Целиком за женщин выпили, теперь будем по отдельности. За матерь нашу! - сказал отец.
- Будь здорова, - согласился брат.
- За меня всегда успеется, - возразила Агния Ивановна. - Давайте выпьем со знакомством...
- Пётр, - сказал отец, наполняя рюмку, потому что успел выпить под свой тост в одиночку. - Мазурик! Ты мне полюбился!
- Ишь, соловей заливистый, - обиделась Агния Ивановна. - Слова под него не вклинишь. - Она робко посмотрела на Исполатева. - Петя, мы вам замечательно рады, бывайте к нам чаще... Ой! - спохватилась она. - Что-то я, будто прощаюсь. Я не то говорю. Я буквально другое хотела.
- Давайте выпьем, - угрюмо сказал брат, - а то батя себе в третий раз цедит.
Выпили. Дружно взялись за вилки.
- Пётр, - возник отец, завершив наполнение рюмок. - Я человека с первого взгляда... С тобой Галка, как в Кремлёвской стене. На свадьбу не забудь стариков... Понял? А то есть, что забывают.
Исполатев покосился на Паприку - та не поднимала лица от тарелки.
- Вот Емеля! - срочно вскрикнула Агния Ивановна. - Зачем косушку открыл, пока гости не сошлись? Не человек, а стихийный самотёк.
- Имею право выражать, - заявил отец, возвращая на стол пустую рюмку.
- Батя, - сказал брат, - пойдём на кухню потабачим. Там у нас карты, я тебя в дураках оставлю.
- Накось! - Над столом медленно проплыла дуля. - Не таких делали.
Брат подмигнул Паприке и повёл отца в кухню.
- Беда с ним - по праздникам водку сильней закуски предпочитает, - оправдалась за мужа Агния Ивановна. - А мы вот что... давайте мы Петю с Галочкой отметим. Чересчур на вас смотреть приятно. - Она снова зарделась. - Живите подобру, раз вам удовольствие.
Выпили и неторопливо закусили. Когда Агния Ивановна двинулась включать телевизор, Исполатев склонился к уху Паприки: "Пора..."
Из кухни рвался нетвёрдый голос отца, вспоминающего про утёс на Волге. Нащупав в сумке маленькую клетку-переноску, Исполатев спрятал её за спину и вошёл в комнату Паприки.
- Ай! - взвизгнула Паприка, увидев на ладони Петра переноску. - Что там скребётся? Крыса?
- Это - чиж. Зовут Петей.
- Петя? Ты даришь мне Петю? Ой, какой милый! Как у него сердечко бьётся! И ты хочешь, чтобы я посадила его в клетку?
- Отпусти его.
Паприка блеснула голубыми белками и горестно вздёрнула брови.
- А он не умрёт?
- Ещё чего, - сказал Исполатев. - Он будет трепыхаться в небе и чирикать чижиные песни.
- Мне его жалко. А чиж Петя точно хочет на волю?
- Хочет.
- Тогда - сам...
Исполатев взял в кулак тёплый комочек перьев, открыл форточку и бросил птицу в сырое, покрытое рванью облаков небо.
Подходя в двенадцатом часу к дому, Исполатев заметил, как из телефонной будки у подворотни в его сторону устремилось что-то лёгкое и решительное. Тишину мартовской ночи разбудил вселенский грохот хлопнувшей металлической двери.
- Где ты шляешься, бабник чёртов! - Аня повисла на Исполатеве, крепко сжимая в руке вишнёвую сумочку. - Пусть не обещала, всё равно должен ждать - предчувствовать должен! - Она нащупала губами рот Исполатева. - Как мышь шамёршла... - пробубнила Аня, продолжая долгий поцелуй.
Обнявшись, похожие на разнополых сиамских близнецов, они бегом добрались до парадной и взлетели к дверям тёплой коммуналки. Аня сразу юркнула в ванную и взбила под струёй воды сугроб пены. Исполатев в комнате обнял гитару, потому что чувствовал себя в этот миг счастливее, но глупее инструмента:
я видел небо, бедное дождями, и дивных птиц на илистой косе божественного, но чужого Нила, я видел караваны, длинной цепью бредущие от славного Фаюма, и океан песка за тихой рощей душистых апельсиновых деревьев, я видел гордый строй вершин в нарядах чистейших из искристых кружев, черпал руками воду звонкую ручья, рождённого в любви от льда и солнца, по диким склонам, где подвижен камень, я собирал цветущий рододендрон - - - она смеялась: было, видел, трогал! - да, женщины не признают глагола прошедшего, для них не существует того, что пальцами, губами, взглядом нельзя ощупать тут же, сразу, мигом, и спорить глупо, я не спорил, нынче я говорю: мой рот запомнил податливое море, что по просьбе способно расступиться и впустить гостей в свои жемчужные владенья, а тело помнит зной и злую жажду пустыни яростной, а руки знают путь к оазисам блаженным, как дорогу вернейшую к ним знают караваны, а молодое сердце весело, как чадо снегов и солнца, трогай же губами и пальцами, пока всё это рядом, помни: один лишь только миг промедлить стоит - тотчас опередит тебя другая. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ночью Аня была нежна и предупредительна, как напроказивший ребёнок. Исполатев говорил ей глупые ласковые слова, она слушала и влезала в тёплые шкурки разных маленьких зверюшек. А когда ночь предсмертно побледнела и собралась на покой, Жля сказала, что будь она старухой с памятью до подмёток, она бы и тогда не вспомнила ничего лучшего.
Продолжение         Содержание
Hosted by uCoz