Аркадий Бартов

Александр и Александра

повесть о чайном сервизе

Глава 5, в которой рассказывается о том, что Александр и Александра Зомберги уезжают на военном корабле из Новороссийска, Александра Зомберг чуть не теряет коробку с чайным сервизом. Образы Александра и Александры полностью завладевают воображением Соломона Клюгера, и он достаточно тщательно описывает их историю.

Из сада доносился запах теплой и сырой земли, а Александр Зомберг продолжал рассказывать. Невозможно было сразу поверить, что история перетасовала их судьбы, словно колоду карт, а то, что стало частью их жизни, превратила в пожарище. Оказавшись на борту военного корабля, они видели, как в маслянистых отсветах взрывов над разоренным городом медленно поднимались черные клубы дыма. Бегая в поисках своей потерявшейся половины, герр Зомберг поранил голень о трап. Но даже не понял этого. Только все звал и звал ее. Никто в этой огромной толпе богато одетых беженцев ничего больше не понимал. Они стояли на палубе и смотрели, как горит их город — и никто ничего больше не понимал. Среди беженцев было много красивых, юных, но уже одиноких девушек, говорил Александр Зомберг, и Соломон Клюгер представлял их, плачущих, обессиленных, сломленных, опаленных дыханием истории, которая коснулась их впервые в жизни. Соломон Клюгер представлял их с изящными фигурками, по-своему привлекательных, но не воплощающих собой тот образ неувядаемого очарования, который жил в его воображении.

Эта стройная и тонкая женщина с огарком восковой свечи в руке провела его по скрипучим расшатанным ступенькам в спальню, освещенную приглушенным светом и обставленную просто и со вкусом. Она потушила свечу, предложила ему сесть и налила коньяк в специальные, суживающиеся кверху, бокалы.

— Вы очень устали? — спросила она и вдруг села к нему на колени.

— У-у-ужасно, — сказал он, заикаясь.

— Я понимаю. — Она улыбнулась и положила руку Соломону Клюгеру на бедро. Волосы у нее были каштановые, а глаза, при электрическом свете, оказались темно-зелеными. Как бы успокаивая, она водила открытой ладонью по его бедру.

Так представлял он себе встречу с Александрой.

 С помощью денег эти беженцы сумели проникнуть на французский эсминец. Но ради чего? И разве мог маленький растерзанный человечек в светлом чесучовом костюме, метавшийся среди них, что-либо объяснить им, лишь без конца повторяя одно и то же имя? Да еще в шляпе канотье с жеванными полями... “Александра! — звал он. — Александра! Любовь моя!” Он протискивался вперед, работая кулаками, а все медленно провожали его взглядом; но вот какой-то человек — смуглее, массивнее и респектабельнее других — отделился от толпы и ударил обезумевшего господина, с которым любовь, похоже, сыграла злую шутку.

С трудом протискиваясь дальше, Александр Зомберг лишь мельком подумал, что господин, ударивший его, выполнил миссию милосердия. А через несколько лет, он уже вовсе не вспоминал об этом случае. В той суматохе самое главное было — сосредоточиться, и он целиком был занят тем, чтобы снова взобраться по сходням, удержать жену на этом шатком сооружении, болтающемся во власти враждебного ветра. А потом они совершенно непонятным образом потеряли друг друга.

— Александра! — молил он ее вернуться к тому, что осталось от жизни.

Вдруг он увидел, как она идет к нему из темноты и отсветы горящего города вспыхивают медью на перьях ее шляпки, так нелепо выглядевшей на ней сейчас. Выбегая из дома, она напялила ее машинально, подчиняясь условностям моды. Серебристая ткань ее шелкового платья порвалась и развевалась на ветру. Она уже стояла рядом, пытаясь его успокоить.

— Александр, — оправдывалась она, — я чуть не потеряла нашу коробку. Поставила ее на пол. Только на минутку. А когда нашла, на ней уже кто-то сидел.

Озаренная всполохами пожара, Александра стояла в своей дурацкой шляпке из перьев, держа в руках найденную коробку.

— Какого черта! — закричал он, почувствовав, как отлегло от сердца. — Что ты додумалась взять с собой в этой коробке?

— Чайный сервиз, — ответила она, — чайный сервиз из тонкого севрского фарфора.

— Боже мой, чайный сервиз! Который с таким же успехом мог бы остаться в России! Коробка с чайным сервизом!

— В России...В России, — говорил Александр Зомберг. — Представьте такую картину...

— Я весь внимание, — воскликнул Соломон Клюгер, вдруг искренне захотев дослушать эту историю до конца.

— Представьте себе такую картину, — сказал Александр Зомберг, и Соломон Клюгер представил ее так:

 Вокруг снег, и среди этого снега и безмолвия ползут мужчина и женщина. Впереди женщина, за ней мужчина. Оба бесконечно устали. Воздух от мороза сверкает алмазной пылью. Женщина время от времени оглядывается через плечо, а мужчина глядит вперед, и глаза у него слезятся, то ли от снега, то ли от ревности, то ли от боли. Проходит немного времени и женщина перестает ползти. Она медленно поднимается на ноги, снимает рукавицу и ждет с револьвером в руке. Мужчина тоже поднимается на ноги и медленно идет к женщине. И вокруг снег и тишина. А воздух от мороза сверкает алмазной пылью. У женщины дрожит рука, и пуля, которую она посылает в мужчину уходит в снег. Мужчина никак не может снять рукавицу. Женщина опять стреляет в него. И на этот раз пуля пролетает мимо. Тогда мужчина зубами стаскивает рукавицу, но рука у него обморожена, он не может удержать револьвер и роняет его в снег. А вокруг снег и тишина. И воздух сверкает алмазной пылью. Тогда женщина делает подряд один за другим три выстрела, Мужчина приподнимается, отчаянно на нее смотрит и валится ничком в снег.

Вспышка огня ослепила Александру. Она не выдержала и разрыдалась прямо на пассажирской палубе, где на семейные сцены уже никто не обращал внимания.

Он взял ее под руку и смотрел, как гибнет Новороссийск, а она продолжала всхлипывать, и коробка подпрыгивала у нее в руках, задевая о платье. Александра ни за что не хотела выпускать ее из рук.

Глава 6, в которой рассказывается о том, как чета Зомберг жила в доме с хлопающими ставнями в Новороссийске, об отъезде в Румынию и Австрию. Образы Александра и Александры беспредельно овладевают воображением Соломона Клюгера, и он доканчивает писать их историю.

Александра тогда на пассажирской палубе так и не выпустила из рук коробку с севрским сервизом, и в своем венском доме на улице Зейденгассе Александр Зомберг помешивал ложечкой остывший чай в чашке из той коробки. Соломон Клюгер выпил уже слишком много чаю. Да еще на пустой желудок. И его начинало подташнивать.

— Что ж, потерять коробку с чайным сервизом не самое большое несчастье в жизни, — сказал герр Зомберг, — если бы это не касалось нас лично.

Но теперь даже собственные несчастья далекого прошлого мало волновали старика в голубой шапочке. Его больше заботили сиюминутные мелочи. Взглянув на часы, он заметил:

— Очень жаль, что жена запаздывает. Мы решили угостить вас пирогом с яблоками. Она умеет готовить прекрасный, очень вкусный пирог с яблоками. Она научилась этому, хотя и не признается, от горничной Дарьи еще в России, которая служила у нас, и которую она недолюбливала.

Взгляд Александра Зомберга стал сосредоточенным. Чай вновь вызвал к жизни картины прошлого. Мы некоторое время жили в Новороссийске, — рассказывал он, — в доме моего приятеля.

— Дом, где хлопают ставни.

— Да! — воскликнул герр Зомберг. — Так Вы помните?

Но гость не ответил. Он был уже там, в доме.

— Всякий раз, как дул северный ветер, — пробормотал Александр Зомберг.

Ветер продувал насквозь загроможденные мебелью комнаты. Все было покрыто слоем серого песка, и Александра Зомберг ходила по серым комнатам и вытирала, вытирала, пытаясь справиться с этим песком.

— Дарья! Дарья! — звала она, не в силах справиться со ставнями. — Они хлопают! Из-за ветра ее жалобный голос звучал резко. — Две женщины в доме, — кричала она, — и обе ни о чем не думают, пока не ткнешь носом. Быстрее! Помогите мне! А то я все ногти сломаю.

И две служанки бежали на зов, прямо в тапочках на босу ногу.

Они бежали, чтобы предотвратить несчастье (сломанные ногти) — вечно недовольная Дарья и послушная Аглая.

— Аглая сильная, как бык, — сказала однажды Александра мужу.

Он, кажется, ел вишни, и ничего не ответил. Видя как он сплевывает косточки в ладонь, она досадливо закусила губу.

— И ловкая, — Александра вздохнула.

Аглая очень ловко справлялась со ржавыми засовами старых деревянных ставень. Александра Зомберг была рада, что привезла ее, потому что муж часто уезжал в деловые поездки, и она оставалась одна.

Как зачарованный, смотрел Соломон Клюгер в свою чашку севрского сервиза и представлял себе двух служанок, Дарью и Аглаю, сильных, с ладными фигурками, по своему привлекательных, но не воплощающих собой тот образ неувядаемого очарования, который жил в его воображении.

Эта стройная и тонкая женщина с огарком восковой свечи в руке провела его по скрипучим расшатанным ступенькам в спальню, освещенную приглушенным светом и обставленную просто и со вкусом. Она потушила свечу, предложила ему сесть и налила коньяк в специальные, суживающиеся кверху, бокалы.

— Вы очень устали? — спросила она и вдруг села к нему на колени.

— У-у-ужасно, — сказал он, заикаясь.

— Я понимаю. — Она улыбнулась и положила руку Соломону Клюгеру на бедро. Волосы у нее были каштановые, а глаза, при электрическом свете, оказались темно-зелеными. Как бы успокаивая, она водила открытой ладонью по его бедру.

— В известном смысле я чувствую себя довольно бодро, — сказал Соломон Клюгер.

— Терпеть не могу робких мужчин. — Ее рука продолжила медленное, но настойчивое движение к его паху.

— Мне так хорошо с тобой, — сказала она. Ее рука замерла возле его ширинки.

— Обещай, что сегодня ты меня во всем будешь слушаться.

— Обещаю. Я весь Ваш.

Они встали и пересели на кровать, юные и счастливые.

Так представлял он себе встречу с Александрой.

— Иногда, если он был дома, продолжал рассказывать Александр Зомберг, они проводили вечер вдвоем — он читал иностранные газеты, она раскладывала пасьянс, — они вдруг вспоминали английский — язык, доставшийся в наследство от детства и гувернанток.

— Кстати, кроме всего прочего, я привезла Аглаю, чтобы скрасить одиночество, — сказала как-то раз Александра Зомберг.

Герр Зомберг предпочел не продолжать разговор, касающийся их горничной.

— Вас причесать? — спрашивала Аглая с утра, когда не бушевали страсти.

Александре очень нравилось, как Аглая сильно и вместе с тем нежно расчесывает ей волосы.

Александра поднималась и ходила по пустому дому. Да, она любила мужа — даже если он ее не любил, — ведь никто никого не любит по-настоящему.

Когда разбилась чашка из севрского сервиза, Александра ударила Аглаю по лицу. И Аглая промолчала, как и прежде.

— А я бы закричала, я себя знаю, — сказала Дарья. — Дурацкие чашки! Да их еще куча осталась. Они действуют мне на нервы. У меня и так все из рук валится.

Аглая молчала.

Вечером Александра послала за Аглаей. Она не извинилась: нельзя же в самом деле, извиняться перед девчонкой.

— Принеси свое рукоделие, — сказала она мягко, — и посиди со мной немного. Пока я читаю. А то одной как-то тоскливо.

Так вот они и сидели все вечера вместе, хозяйка и служанка.

Вечерами она гуляла по саду, скучала, ожидая приезда мужа.

После предсказания цыганки они уехали из Новороссийска, и вообще навсегда из России.

Позади остались пыльный дом с хлопающими ставнями, который высвечивался прожектором маяка с противоположного стороны бухты, разъезженные ухабистые дороги, долгие вечера, когда дамы пили чай с вареньем. Ох уж эти вечера, влажные и душные.

— Вот видишь, — сказала Александра мужу, — жизнь устраивается не только для тебя, но и для других тоже.

Они уехали в Румынию, а затем проехались на маленьком пароходике по Дунаю. Все жители прилегающих городков встречали пароходик, в ожидании чего-то, чего пароходик никогда не привозил. А чета Зомберг направлялась в Австрию.

Глава 7, в которой рассказывается о том, что Александра Зомберг пишет письма мужу во время его деловых поездок, Александр Зомберг соблазняет служанку Аглаю, от севрского сервиза остается две чашки. Образы Александра и Александры окончательно завладели воображением Соломона Клюгера, их историю он практически уже дописал.

 Чета Зомберг направилась в Австрию, где поселилась на улице Зейденгассе. Район считался вполне престижным, хотя можно было выбрать и получше. Как бы то ни было, Александра отдалилась от общества, почти не поддерживая знакомств с людьми своего круга.

— Мне и так хорошо, — говорила она, оправдывая свой образ жизни, — я слишком эгоистка, если угодно, чтобы дорожить этими людьми.

В ее тоне слышался вызов, словно она ожидала, что кто-то будет с ней спорить. Но муж ничего не ответил. А служанка есть служанка.

Во время деловых поездок мужа в средиземноморские порты фрау Зомберг вела уединенный образ жизни. Он подозревал, что без него она становится совершенно счастлива. Судя по письмам, разлука приносила ей покой.

“Дорогой мой Алекс, — писала она, — когда тебя нет со мной, я живу воспоминаниями о нашем прошлом, и ничто не мешает этому, никакие неурядицы, которые то и дело происходят в настоящем! Ты можешь спросить, а как же неурядицы прошлого? Что ж, они больше не причиняют боли.

Кстати должна тебе сказать, что Аглая разбила еще одну чашку, и я ударила ее. Она даже не заплакала. Я часто думала, неужели эта девочка совсем ничего не чувствует, но потом пришла к выводу, что она хорошо вышколена. Я очень дорожу ею, Алекс, хотя никогда не скажу ей об этом. Это поставило бы нас обеих в очень неловкое положение. Но она разбила чашку и теперь остались только три чашки из того севрского сервиза, что ты купил еще в России. У нас было много потерь, но конечно же эта потеря самая тяжелая. Когда разбивается нечто такое нам очень дорогое, испытываешь поистине физическую боль”.

Боль была так сильна, что Александра Зомберг заболела. Когда герр Зомберг вернулся из поездки, она лежала в постели.

— Пустяки, — сказала она. — Ничего серьезного, просто мигрень.

Она говорила еле слышно, явно делая над собой усилие.

— Ничего не случилось, пока тебя не было, — сказала она. — Только вот чашка разбилась. Несчастная чашка из сервиза.

Они вместе посмеялись над случившемся, и он слегка коснулся ее руки, но не интимным жестом, а так, как врач касается больного. Она была рада проявленному им такту.

Вскоре фрау Зомберг поправилась. Был конец лета. Она выходила в пеньюаре на террасу и поливала ломкие пеларгонии и сгибающиеся под тяжестью крупных соцветий гардении, и вспоминала Россию

— Александра вспоминала Россию... Россию, — рассказывал герр Зомберг. — Представьте такую картину.

— Я весь внимание, — воскликнул Соломон Клюгер, вдруг искренне захотев дослушать эту историю до конца.

— Представьте себе такую картину, — сказал Александр Зомберг, и Соломон Клюгер представил ее так:

 Вокруг снег, и среди этого снега и безмолвия ползут мужчина и женщина. Впереди женщина, за ней мужчина. Оба бесконечно устали. Воздух от мороза сверкает алмазной пылью. Женщина время от времени оглядывается через плечо, а мужчина глядит вперед, и глаза у него слезятся, то ли от снега, то ли от ревности, то ли от боли. Проходит немного времени и женщина перестает ползти. Она медленно поднимается на ноги, снимает рукавицу и ждет с револьвером в руке. Мужчина тоже поднимается на ноги и медленно идет к женщине. И вокруг снег и тишина. А воздух от мороза сверкает алмазной пылью. У женщины дрожит рука, и пуля, которую она посылает в мужчину уходит в снег. Мужчина никак не может снять рукавицу. Женщина опять стреляет в него. И на этот раз пуля пролетает мимо. Тогда мужчина зубами стаскивает рукавицу, но рука у него обморожена, он не может удержать револьвер и роняет его в снег. А вокруг снег и тишина. И воздух сверкает алмазной пылью. Тогда женщина делает подряд один за другим три выстрела, Мужчина, качаясь, делает несколько шагов по направлению к женщине и падает ничком в снег. Тогда женщина медленно подходит к нему и долго с отчаянием на него смотрит.

В темноте, прорезанной полосками света Александр Зомберг слышал только, как скрипят цветочные горшки. Александра передвигала их с места на место.

Аглая принесла три чашки — все, что осталось от целого сервиза.

Когда они пили чай в тот вечер, Александра нанесла решающий удар.

— Но Аглая, — сказала она, — даже Аглая!

— Бог мой!

— Да! — закричала Александра; от собственной смелости у нее закружилась голова. — Аглая! Ты настолько упоен успехом, что не пропускаешь ни одной юбки, обихаживаешь даже служанку.

Александра зашла уже так далеко, что не могла остановиться, она взяла свою чашку и швырнула ее в угол комнаты. Белые осколки рассыпались во все стороны.

На крик пришла Аглая и убрала осколки.

Наступали сумерки, солнце садилось, ветер стих, но из сада еще доносилось мелодичное пение птиц, а Александр Зомберг продолжал свой рассказ.

Глава 8, в которой рассказывается о смерти Александры Зомберг, от чайного севрского сервиза остается только одна чашка, и Соломону Клюгеру уже почти нечего добавить к истории Александра и Александры.

Наступили сумерки, солнце уже село, а Александр Зомберг продолжал свой рассказ.

Соломон Клюгер так долго просидел в доме герра Александра Зомберга, что его бедра и ягодицы уже болели от усталости, а под глазами легли синие тени: давала о себе знать больная печень. Но он не жалел потерянного времени. Напротив, он был заворожен рассказом как никогда в жизни.

Он представлял себе образ Александры Зомберг, по своему привлекательный и, может быть, не лишенный того неувядающего очарования, воспоминание о котором жило в его воображении.

Они встали и пересели на кровать, юные и счастливые.

— Простите, дорогая, — сказал Соломон Клюгер, усаживаясь на кровать. — Вечно я в этих крючочках путаюсь.

— Давайте, я сама. — А... ах-а-ар-х... о-а-а-рр...

— О, господи! Вы эти простыни в холодильнике держите?

— Это натуральный шелк, а не что-нибудь... О, Боже мой!... о... о-о...

— Упритесь в меня всей ступней, и посильней!

— Ой! А... да-р-р... а-а! Да... да-да, нет... о-о... ох... да-да... ах!

Она приподнялась и выгнула спину. Оба одновременно откинулись на подушки.

— Я очень рада, — сказала она, — что мы занимались любовью. У меня есть теория насчет любовных занятий. Я считаю это первоклассным способом сближения. Стоит только переспать с мужчиной — и оглянуться не успеешь, как вы уже ходите под руку и называете друг друга по имени. Я предпочитаю звать людей по именам.

Так представлял он себе встречу с Александрой.

Правда, теперь он начал покашливать и посматривать на свои дорогие швейцарские часы.

— Что-то она задерживается, — сказал старик Зомберг, уставившись куда-то вдаль на видневшуюся в окне улицу. — Она уж чересчур сердобольна, а все этим пользуются.

Но как раз когда гость встал и собрался откланяться, за дверью в коридоре послышались шаги: кто-то шел к ним.

Соломон Клюгер не мог заставить себя обернуться, он застыл, ссутулившись в кресле, слыша только свое прерывистое дыхание.

Когда шаги были уже совсем близко, старик повторил:

— Все этим пользуются, — и не глядя в сторону двери, добавил уверенно: — Наконец-то она пришла, и Вы можете с ней познакомиться, а я получу свой суп.

Соломон Клюгер взглянул на смуглую женщину, вошедшую в комнату.

— Аглая, — сказал герр Зомберг, — этот господин из России. Он принес нам рекомендательное письмо.

Фрау Зомберг держалась очень уверенно, и только улыбка слегка выдавала ее смущение. Приятная белозубая улыбка на смуглом лице.

С облегчением вздохнув, Соломон Клюгер что-то пробормотал об автобусе.

— Я провожу этого господина до автобуса, — спокойно сказала Аглая и ласково предложила: — А ты выпей пока еще чаю. Я скоро прийду.

Соломон Клюгер уже собрался откланяться, но сделал порывистое движение и задел рукавом чашку, из которой пил. Блестящие осколки с дребезгом раскатились по полу.

— Проклятая еврейская неуклюжесть! — с отчаянием подумал Соломон Клюгер.

Александр Зомберг приподнялся со своего мягкого стула и в ужасе уставился на Клюгера.

Фрау Зомберг уже вышла из комнаты, и Соломон Клюгер приготовился следовать за ней.

— Приходите еще, — приходя в себя, медленно сказал старик. — Я расскажу Вам об Александре. Мы все время собирались что-нибудь сделать. Научиться готовить или научиться владеть собой.

Но вторая фрау Зомберг уже шла по дорожке от дома, и гость послушно направился за ней, глядя на ее располневшую фигуру и растрепавшиеся волосы под широкополой летней шляпой.

Видимо от того, что джентельмен шел сзади — слишком узкой была дорожка, — она осмелела и заговорила.

— Он сидит в своей комнате и пьет чай часами. Теперь будет пить уже из последней чашки. Он ведь Вам рассказал об этом сервизе, — заметила она уверенно.

Тяжело ступая, Аглая шла по дорожке.

— Он Вам рассказывал и о ней, — также уверенно сказала Аглая. — Она бы знала, как Вас развлечь. И о чем говорить.

Гравий хрустел у них под ногами.

— Она была госпожа, — пояснила Аглая, — а я простая крестьянка. Служанка. Но женой ему тоже была. Ради нее. Потому что любила ее. Надеюсь... мне кажется, она бы не осудила меня. По крайней мере не за все.

— И давно умерла Александра Зомберг? — осторожно спросил Соломон Клюгер.

— Давно ли? Да. Как давно? Ах, очень давно...

— У нее, кажется было не очень крепкое здоровье.

— Ах да причем тут здоровье? — ответила Аглая. — Госпожа умерла страшной смертью. Ох, страшной! Я предчувствовала, что так будет.

И вдруг слова начали безудержно срываться с губ этой служанки; сперва отрывистые, они внезапно хлынули мощным потоком, который тут же подхватил ее спутника, и он понесся вслед за ней по дорожке прочь от дома.

Был час красноватых летних сумерок, от которых до боли, словно тисками, сжимает виски. Они стояли рядом на тротуаре. Он ощущал в ней страх. Страх и отчаяние. И слушая поток слов, неудержимо льющийся с губ служанки, отчетливо представил себе эту смерть.

— Госпожа! Госпожа! — кричала горничная.

Ее большое и сильное тело сотрясалось от рыданий.

Она склонилась над хозяйкой, распростертой на террасе.

Александра Зомберг едва могла шевельнуть головой. Тело ее неподвижно лежало, подавив нежные пеларгонии и полные крупных соцветий гардении, которые она так любила поливать дважды в день, ут