Валерий Шубинский

СТИХИ 1998-2000

  ИЮНЬ


1

С другого края жизни круговой
Теперь я слышу голос твой,
Чужой как прежде и как прежде близкий.
Горбатой кошкой, злобной одалиской
И ангелом, о луч ломающим крыло,
Тебя я вижу словно сквозь стекло.
 
2

Уже второй. А там, в другой стране, еще
Двенадцатый. Сухие тени
На крыши плоские влезают по хрящам
Задастых, скрюченных растений.
 
В саду фонтану дали отдохнуть.
Его огромное мерцающее тело,
Как в стометровом градуснике ртуть,
Не для меня весь день висело.

Вбегают кожаные существа:
 "Он застрелился, не дождавшися молодку!
Кто ж нынче скажет мокрые слова
Про обо что-то там разбившуюся лодку?"

Как вредный нищий мимо сада,
Ползу по мыльной мостовой.
В пролет не брошусь, и не выпью яда.
И так не больно-то живой. 

3

Есть у меня товарищ. Я его пускаю
На тонкой ниточке куда хочу.
Он к полукруглой двери рая
Взбирается по липкому лучу.

Он на спине крота спускается в провалы,
Плывет в кислотных реках невредим.
Его глаза круглы и алы,
А вместо тела - затвердевший дым.      
      
Он взламывает ракушку былого
И прогрызает в будущее ход.
Он заползает в щели Слова
И водит дружбу с тем, кто там живет.

Но в коробок, где ты хранишься,
Ему забраться нелегко.
Ты в сердце сна, но ты уже не снишься.
Ты слишком близко, слишком далеко.

4

Я был шариком влаги в тумане,
Щербатой пылинкой я был в пыли,
Я был молекулой гноя в ране.

Я не ждал вестей из твоей земли.
          
Молекулой света я был в сияньи.
Дрожаньем воздушным я был в грозе.

Я хоронился в небесной яме
И падал наземь в чужой слезе.  
           
5 

.......................................................
.......................................................

6
Всю жизнь ходивший во тьме кругами
Не знаю сам, круг чего,
Теперь я внутри промерзшее пламя,
Увядшее вещество.

Себе я снился птицей и бурей
И песнею о тебе.
Теперь я зловонный брошенный улей          
И звук, застрявший в трубе.

Уже написан Вертер, и умер
Райнер. Прости. Прости.
Я - звук в смертельном сердечном шуме,
Песчинка в чужой  горсти,

Артюров корабль на чужих широтах,
Скатившийся по лучу
Жучок... Кто ж услышит в ангельских ротах,
Когда я здесь закричу?

7

Твой голос говорит сквозь рощи из резного
Взбесившегося камня, вторя снова
Пошедшей вспять порожистой реке
Воспоминаний обо всем отныне
Непредставимом: сплющенной пустыне,
Горбатом море, крашенном песке.
О милых книгах, о костистых дюнах,
Трехцветных флагах перед ангельских столпом.
О нас с тобой - несчастных, честных, юных.         
О времени высоком и слепом.

8

И в предвкушеньи жизни неживой
Я  кожей вслушиваюсь в голос твой,
Как прежде, звонкий, жалобный и низкий:
Кровавой птицей, сумасшедшей киской,
Ночным пловцом, о цепь ломающим весло -
Сквозь звуковое черное стекло. 

июнь-сентябрь   1998 

ЧТО БЕЛЕЕТСЯ НА ГОРЕ ЗЕЛЕНОЙ

1
.............................................
.............................................
"Что, так бело, за пределом
Зренья, меж тенью и телом
Мерцает, звеня,
Что там в зрачке у меня
Светит белым на белом
Средь белого дня?"


2
Звери в  душных долинах
С тупою тоскою не ввысь глядят,
Змеи в розовых глинах
Свиваются в кольца и персть едят.
Тигр, и рыба, и кочет
Льют друг в друга, любя,
Яд, и ничто не хочет
Смерти, и вся природа
Не ждет из себя исхода
И жаждет только себя.

Куда это я ушел от
Невинных, пахучих братьев моих -
За то ли томит меня голод
По сросшейся кости имен глухих,
За то ли томит меня жажда
Горючих заоблачных вод?
Услышанное однажды
Должно быть, пустое слово
Хотел я расслышать снова,
Не зная, кто в нем живет.

Выше иду я, выше,
В холод, где только слова грешат, 
Сквозь дырявые ниши,
Полные плоских серых мышат,
Где черные сталагмиты
Окаменевших слов
Летейской водой намыты,
Пригодною для желудков
Бессмертных чернолюдков
И заживо мертвых сов.

Я выхожу из тела
Изъеденной Божьим червем горы
В простоту без предела,
Полость, где сжались в комок пары,
Где уже невозможно
Дыхание, и слова
Обнажают  нарочно,
Что в них жило до звука -
Стыд их съела разлука
С остатками вещества.

Скачет по скользким пикам
Ангелов гибельное число,
Блея о невеликом
Звере, родившем добро и зло.
Ничего, кроме песни
На языке без костей
Не слышу я в верхней бездне.
Мне не нова эта нота:
Ее уже слышал здесь кто-то
Из незваных гостей.

Выше иду я, в полый
Воздух, без памяти, нот и птиц,
Втягивающийся в поры
Верхней, последней из всех границ,
Сняв последнее имя,
Сплющенный, как звезда,
Я с парами сухими
Хищною черной точкой,
Мстителем-одиночкой
Проберусь и туда - 

3 
.........................
........................
И  увижу  воочью
В обжигающем серебре
Медной ночью,
Бронзовой ночью,
Черной ночью
На зеленой горе
.........................
........................

май 1998 

ПАМЯТИ ДЕДА


1
Der Tod ist der Meister aus Deuschland...
P.C.
"Запрягайте бричку, и я поеду".
Раздвигаются облака, рождается синева.
Навстречу твоему кольцевому бреду
Клонится повинная голова.

Что это за синева? Не смотрит ли это мастер
Из завоеванной тобою страны?
Пули его из золота. Той же масти
Волосы жизни, его жены.


2
...каким послала
тебя назад зеленая страна
М.К.
Я шел к невидимой точке
лесостепью, после заката.
  
В деревнях жили только псы
цепные, с зубами в дюйм.
Они вставали и выли 
на волчьи глаза 
неостанавливающихся машин.

Так шел я от них той ночью.

Безвоздушное сообщение
налажено нынче с любой
областью того царства
кроме презренного междумирья.

К умершим  смертью позорной
нету пути,
только я к ним добрался
и вернулся живым.

Знать бы кому, как я вышел,
не растворившись в крови
зеленой страны,
жевавшей меня на ходу
круглыми челюстями
обесцвеченных на ночь рощ.


3
(в семидесятых)

Невысокие, с маслянистыми испуганными глазами,
Теперь они - свежие камни бесконечной стены.
У каждого за спиной  пыхтело бывшее пламя.
От каждого исходил чуть внятный запах вины.

Любили шутить с детьми. Любили сладкие вина,
Фронтовые рассказы, низкоголосых певцов.
Тридцать лет переваривала задастая Украина
Их улыбчивых первых жен, бородатых строгих отцов.

Некоторые припомнили. Некоторые не забыли.
Некоторые повстречали забытых с той стороны.
Некоторых размешали в растворе крови и пыли
И спрятали в мягкие камни нерушимой стены.


4

Хлеб, что пек ты, непригоден мертвым,
Горек он их плоскозубым ртам,
Страшен он трехглазым песьим мордам
И проросшим корнем вверх кустам.

Ведь народ взошедших из могилы
По-иному снедь свою печет.
У воскресших каменные жилы,
В них обратным током кровь течет,

А у мертвых голенькие очи
И  упругий молодой костяк.
С каждым днем расспросы их жесточе
И нежней. Я был у них в гостях.

Хмуры и смирны они до часа:
Час придет -  зеркальный Бог пожрет
Наше обескровленное мясо,
И запретный хлеб  твой - в свой черед.


5
Никого не видя, мальчик шел
В.М.
В  перьях метлахских тонет
Штетл  твой, убитый за чужие долги.
Ветер беженский стонет,
Пойманный за полу.
Голодные автомобили
Видят облако пыли,
Чуют шаги незнакомца - мои шаги.
Кот
Дремлет на крыше.
Смеются в подвале мыши.
Грубый луч ударяет молотком по стеклу.
Незнакомец идет.

Незнакомец идет
Сквозь живых, живущих на пепелище,
В область пустот
К  недобрым знакомцам.
Все гуще вокруг пустота.
Доели мыши кота,
Только козацкий ветер еврейское злато ищет.
Звук
Плывет вслед за ним.
В тела сгущается дым,
В месиво полых ртов, сломанных ног и рук.

За спиной остается город, разрушенный гневным солнцем.

6	 
Голодный Старый Крым...
О.М.                                
В жалком детстве, в предместьи, в уродливом сне
Узкоглазую девочку звали Санэ,
И она мне впервые почуять дала
Запах женской надменности, неги и зла.

Ты сажал их в теплушки в голодном Крыму:
Кто-то пел и  пищал в басовитом  дыму,
А когда улетел на восток этот рев -
Возле Винницы мать твоя рухнула в ров.

Ты  сжевал этот взрыв, этот всхлип, этот крик.
Но по смерти ты выучишь новый язык
И расскажешь, как долго дрожал за спиной
Скрежет сломанных звезд под упавшей луной.

7

О если б взломать изнутри этот воздух, выдув
В нем круглые дыры, но прежде, в последний час
Нарисовать на обломках сводов
Знаки того, что все же роднило нас!

Не как когда я, желая только возврата
От засветивших все пленки мертвых, стоял, как ао сне, нагой
Возле этой могилы. Над нею висел человек, распятый
На молекулах крови. Но то был не он, другой.

8
Но не тем холодным  сном могилы...
М.Л.

Там, где жив ты,  музыка стихает
И по древним плитам раз в году
В русло пересохшее стеиает
Мимо сада (что нам в том саду?).

Полный знаков иудейский воздух
Стелется раздвоенной волной.
Шепчет русские стихи о звездах
Материнский голос за спиной.

Мужу добру и благочестиву
Долог путь в родную полутьму.
Но нельзя  случайному мотиву
Замолчать - не знаю, почему.

Так шагает, взглядами дорогу
Прорубая в слипшемся нигде,
Мертвый человек к живому Богу,
Как товарищ, как звезда к звезде.

май-декабрь 1998
 

КИЕВ, 1945

На вокзалах гвалт. Размозженный Крещатик тих.
Потерявший кровь, обессилевший от пожара,
Недоевший галушек, город не ждет своих,
Сыт и пьян солодким дымком, ползущим из Яра.

Так и будет здесь все, покуда я не приду -
Только как сыщу тебя в переполненном зале
Средь вернувшихся жить в пологом жарком аду
Из сибирского рая, где души в скалы вмерзали?

Этот мир, где можно держать тебя на руках,
Утешать и  дарить дешевые куклы... Позже -
Пустота, разрыв. Сладкий дым и беженский страх 
Повредили грядущее, прошлое уничтожив.

Но ведь мы не в обиде. Мы так благодарны за
Свет и зелень, за то, что живы, за то, что живо,
А в другие жизни недаром смотреть нельзя -
Так там нижние улочки загибаются криво.

Кто прикажет тебе опять вернуться туда,
К обожженным домам - потрогать мякоть речную?
До конца сибирские, райские города
Тебе снились, но я там не был, и я ревную.  

А над этим городом зреет зарытых месть,
Тыловые крысы ведут учет повреждений.
Тем, кто выжил, тесно, а прочим просторно. Есть
В этом воздухе воздух еще для нескольких теней.

Ты сейчас в пути - я далек, и все далеки.
Но когда через двести лет представится случай -
Жди за Жовтневой, у в бетон забитой реки,
Где дички гладкокожие  ртутью звенят певучей.

Там за красной стеною ходят туда-сюда,
Ударяясь о свет фонарей, облаков робея,
В огнедышащих шляпах древние поезда.
Там калитка есть - оттуда выйду к тебе я.

Мы взойдем вверх по склону в город (он мой, не твой,
И меня боятся его додревние силы),
И потом по ступенькам, полузакрытым листвой -
Чтобы скалы  сломались, и сном заросли могилы.

                                          20.08.1999 
ТАНГО

В ночь на первое мая взлетят над Москвой пустоглазые птицы -
И тогда одряхлевшим девахам приснится священновоенный парад, 
А семейных альбомах проснутся покрытые ретушью лица
С голубыми глазами, глядящими только назад.

Эти люди - не оборотни и не бедные дети Джамбула,
И полкарты залившая слизь не у них зародилась в крови,
Не они звали гостью, но та  их в такие эоны швырнула,
Где не лишь тот не развеется прахом, кому велено: "Встань и живи".

Не пузырчатые, перепончатокрылые твари
Просвистев над усталым Кремлем, ускользают к Поклонной Горе:
Только кровососущие буквы, зародившись в белковом отваре,
В разукрашенном праздничном небе выстраиваются в каре.

Мы, как прежде, даем свою кровь, но не видим полета -
Только девственницам девяностодвухлетним, слепым
В четверть глаза он виден: женихи из Воздушного Флота
С заповедной Поклонной Горы в Лукоморье спускаются к ним.

Прогремели куранты, завыли гудки, и кудрявая встала,
Безволосая спряталась за рукотворной скалой.
Вечно правь шестипалой столицей, каган из цветного металла,
Кагановичей нежных крести туалетной водой и смолой.

Ходят толстые девушки в ситцевых платьях, венками
Украшают мой лоб, говорят: "Ты проснулся в стране,
Где Москву шестигранную гекантохейры веселыми строят руками,
В новый мир прорубают каналы во льду и огне".

Видит Бог, я не с этой живою картинкой полжизни играл, но не важно.
Я взбираюсь на шпили торжественных башен и в пасть
Молодого подземного червя  спускаюсь отважно.
Я Вальпургьевой ночью пропал, а уж здесь-то куда мне пропасть.
 
                                     1999

 
ПОДЗЕМНЫЕ МУЗЫКАНТЫ

     Есть под городом город,
 Где скитаются сонмы плосколицых людей кочевых,
          Что сошли с электрических горок,
Чтобы плавать среди четырех заплетенных кривых.
А еще там ночами
Миллионы ненужных палат из стекла и сребра
И холодное пламя
Их съедает с утра.

Желтоокие черви
В жирном теле подземного спрута снуют.
В час вечерний
До зари их скуют.
Кто ж здесь ночью живет, чьи с рассветом забытые тени
Рассыпаясь, звенят,
Когда в чреве червя начинается пенье
Опустившихся ангелов и нездоровых менад?

Уж не срок ли отбывшие духи,
Постаревшие призраки тех,
Что когда-то во двор староневский несли с голодухи
Коробок музыкальный для вещих утех?
Шли к ним толстые пары,
Их дыханьем кормили сверчков,
Но точился убийственный воздух о песню Тамары,
И Лебядкин боялся сквозь дыры очков.
 
По  железному домику движутся трое
И за ними музыка ползет, дребезжа -
От нее ли порою
Пробуждаются боги на лезвьи ножа,
В колесе сумасшедшего автомобиля,
В нашей собственной плоти, в пьяных волнах  беззвучных высот,
Убивая нас, или 
Убирая туда, где никто не убьет?

Вот с гармошкой
Серокожая девочка в платье из дыма и мха.
То скулит обожженною кошкой,
То, как корюшка в Невке, тиха.
Только б жалобе литься,
А она - весела,
И летят к ней за то разноцветные мелкие листья 
С расплетенного на сто ствола.
          
А второй - прыщеватый, губастый, небритый
Великан-Сатана.
На его балалайке разбитой
То и дело хихикнет и взвизгнет струна.
Низкий голос не в лад со струною
Так мычит, обличая немого врага,
Словно море из семени, пота и гноя
В ледовитые бьет берега.


На сосновой  тележке качается третий,
Заостренною песней пробив себе путь.
Он таков, что почти его нету на свете,
Только было б чем в дудку подуть
И пропеть: "Я уродец,
Я родился  без рук и без ног,
Двадцать лет я ночами в колодец
Все лечу, одинок.

А когда долечу я
До пахучей зеленой воды
Эту пеструю жизнь превращу я
В золоченую кожу звезды.
Все спасется, я вам обещаю,
Но сейчас, среди длинного, страшного дня
Ради этого легкого рая
Вашим каменным хлебом накормите меня." -

- Этот голос вскипает и вьется,
Сввозь гудроновый череп всходя.
Так взбирается в небо вода из колодца
Чтобы снова скатиться по иглам дождя -
Чтобы стечь желобами, которыми прежде
Кровь расплющенных шинами  кошек стекла,
И воскреснуть в какой-то ненужной надежде
В тайных комнатах из серебра и стекла,
 
Где таится под голосом голос
А  под голосом голос еще  
И по днищам его электрических борозд,
Распадаясь, визгливое эхо течет.  
 И когда оно своды обрушит
И слабея, достигнет последнего дна -
Из прохладного ада оплывшие души
Грубо вытолкнет вверх звуковая волна.

1997-1999


 

ДОЖДЬ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ
 
Бронированный жук на немытой  дрожит занавеске,
Занедуживший воздух выходит, дрожа, из травы,
Мелко-мелко дрожат у рыбачащих ангелов лески,
И тяжелые серые камбалы плещутся в блеске
Гнутой кверху реки, доедая куски синевы.

Это все по краям - а вокруг громыхающих ядер,
Где томится в плену, просит мертвой воды тишина,
Похоть копится впрок, а потом открывается кратер
В каждом атоме крови, и разом выходит она.

Мы с тобою внутри серебренной рыдающей меди,
                      Закаленной врагом нашим в  темно-зеленом огне.
В миг, когда она треснет,  затикает в каждом предмете,
И заменят картинку в окне.

Словно кто-то родился. Послушай: вот-вот он обрушит
На дощатые своды китайские пальцы свои.
Это будет не дождь, и ничто не спасет наши души
По пути в междумирье, у Левиафана в крови.

Ты молчишь. Не к такому была ты готова итогу?
Ты и знать не хотела, что кончится плен тишины,
А в другом измереньи жестокому умному Богу
Ни деревья, ни капли, ни звуки, ни мы не нужны.

                                        1999 


ЖЕМЧУЖИНА

Бедная вещь,  зачем докучно стонешь,
Что памяти и смысла лишена!
Когда ты в бестелесности  потонешь,
Ты станешь Имени любимая жена.
А ты дерзка, ты рук моих не любишь,  
Ты не желаешь сдерживать обид -
Из атомов, из их магнитной глуби
Как в тундре, дует, до кости знобит.
Грозишь, что станет ровней всем загробным
Существованьям здешнее, одно.
Что сам тебе я  сделаюсь подобным,
Врасту в кристаллы, жир и аолокно.
..................................................
.................................................
Свет.
 Падают цвета и очертанья
По общему каналу в пустоту.
Бегут слова, значенья и звучанья
Теряя на лету.
Не зрю, не осязаю и не чую,
А слышу, как какие-то костры
Шипят мне, что уже не получу я
Награды - ибо вышел из игры.
Не лучше ль вновь с былой бедой, такой же
Как все, как все.. (Цвета вернулись. Свет)... -

У этой кожи больше нет похожих,
Подружий этой дрожи больше нет.
...............................................
..............................................
Сквозь патоку, что склеила языки
Арапского и белого костра,
Я полз всю ночь и выполз внутрь  черники -
Одной из тысяч, собранных вчера.
А после плыл  в червеобразном  море
Дырявой лодкой, полною пустот,
На  остров, где слепое и немое
Вскипало в раковинах. 
Там живет
(В коробе, где ни верха нет, ни низа)
Хавронья в чешуе. Когда б в тот час
Я вырвал у нее жемчужину из глаза,
Бедные вещи, кто б обидел вас?

                                      1999

 
ОККЕРВИЛЬСКОЕ  ПРИВИДЕНИЕ

Человечек-тыква, сиречь человечек-буква,
Не скажу как стар, до нас еще постарел.
Он приходит, когда под землею идет расстрел,
И от тамошней  крови спелее взрастает клюква
В заповедных болотцах у знающих все карел.

Он рассказывал сам: "Чухонским метеоритом
Я свалился сюда (мной выстрелила праща).
Век спустя нашли меня, вынули из плаща,
Отнесли в участок, велели считать убитым.
И тогда я воскрес, пророча и вереща."

Его знать не знают в домах из  пастил бетонных.
То он ставит сети на раков в речке весной
(Он-то помнит, где зимовали они со мной),
То он черной крысой фыркнет в дальних промзонах,
То на стенах напишется охрою земляной.

А потом, в ноябре, обернется крохотным лихом,
Под колеса шмыгнет, о борт ударится лбом,
Разобьется, поднимется вверх эфирным столбом -
И опять воскресает где-нибудь в месте тихом
С тем же страхом в глазу - то сером, то голубом.
 
1999
 
ВАЛЕРИК

То будет речка смерти... - мы,
Бесплатная охрана рая,
Ее достигли, наступая
На горло ополченцам тьмы.
Когда замолк гранатомет,
Мы объявили ультиматум,
И горы отвечали матом,
Что жизнь не мед и смерть не мед,
А что - один шайтан поймет.

Задрали хоботы  орудья,
Грозя горбатой красоте,
Где их готовы встретить грудью
Враги, чужие, звери, те.
И в их начищенном металле
Осколки облаков дрожали,
Когда сквозь них вниз головой
Проскальзывал сверхзвуковой. 

И басурманское село
С горы сползало тяжело.
Там будет бой с чужими, теми,
Борцами каменной земли...

Но в рукопашную пошли
Не мы,  а только наши тени.
 
Когда, безруки, безголовы,
Они вернулись к нам с горы,
Почудилось: любое слово
Свернулось в шар, и те шары
По прихоти смешной и вольной
Швыряет в свернутый простор
Изгнанник, демон треугольный,
Отец многоугольных гор.

Играй, товарищ, смерть не чуя!
Сюда идет, тебя страшней,
Лобзать добычу даровую
Песчаный смерч, пустынный змей.

Он брезжит золотистым пеплом 
На остывающих телах,
А души не пожрутся пеклом -
Но если примет их Аллах,
То чуть брезгливо, с неохотой;
И той же скривлены уста
Простого русского Христа
Патрицианскою зевотой.
Недаром плотно слиты звенья
В цепочке, и цвета близки
У гибельного вдохновенья
И исцеляющей тоски.

Но неизбежная победа
И в этот бесконечный час
Подобьем родового бреда
Мурлыкала в крови у нас.
Вот-вот дадут сигнал, и взводы
Сквозь пузырящиеся воды,
Сквозь речку смерти, и - вперед! -
Рванутся, каждый в свой черед.
И снег рыжа, не то кровавя,
Порой лучами ослеплен,
Свидетельством о нашей славе
Вползет в аул железный слон.

И утомленные мужчины
Войдут вразвалку во дворы
И понесут в  бронемашины
Магнитофоны и ковры.

декабрь 1999
 
*    *    *
	Т.
	
	Так в челюсть раненный солдат
	Или цветок, огнем задетый
	С предсмертной завистью глядят
	На невредимые предметы;
	Так пробует вернуться взгляд
	В сетчатку, убоясь мерцанья;
	Так в полдень за спиной болят
	Поблекшей тени очертанья...
	(А кто пророчит, что по дну
	Реки багровой и горячей
	Им всем под музычку одну
	Прогарцевать на шее рачьей
	И стайкой в прорезь полететь,
	Дивясь, что вот, не обманули,
	Что в ту же мировую треть
	Придется пасть и так же тлеть
	Истраченным огню и пуле?)
	...А где-то  тень от лепестка
	Взорвется, набежав на мину,
	Окоченевшая рука 
	Врастет в раздавшуюся глину.
	Но выжженное в веществе
	Обманкою мерцает в слове -
	В ответ пеняющей траве
	И любящей пугаться крови.
	
	1999
	
ПЯТЫЙ КАТАЛОГ

Нули себя за хвост схвативших змей;

Их прободающие единицы;

Веснущатые потные девицы
В сто первый раз визжащие - "не смей";

Разбухший дом, по лестницам гнилым
Блужданья в поисках какой-то  двери;

Попытки в кассу заплатить калым
За маленькую пери в нессесере;

Слепая кошка с лаковым хвостом;

Троллейбус, уползающий от стужи
Во двор, под арку -

это было в ту же
Должно быть, четверть ночи. А потом
Девица пропищала "да", и тело
Вдруг выплеснулось, хоть и не хотело,
И на мгновенье превратилось в пар,
И снова затвердело между нар,
Откуда эти - с белыми крылами,
Со скопческими круглыми телами
Грибам и толстым бабочкам сродни
Захмыкали, что стал я как они. 

                      2000 
ТАМ, ВДАЛИ, ЗА РЕКОЙ

Тусклый луч шелестит, замерзая, в стогу,
На лету догорает отставший комар.
Уплотняется лепет, сгущается пар
На другом берегу.

Там, где даль за рекой, за такой-то водой,
Где ни стынущих искр, ни дымка,
По пригоркам идет человек  молодой,
А в руках голова старика.

Голова в позолоченном медном венке
То бормочет, то спит, то поет.
Он идет, а его отраженье в реке
Не рябит и почти не плывет.

Не визжат комары, не жужжат провода,
Не трещит стрекоза на стекле.
А тропа поднимается знамо куда,
А навстречу  сползает речная вода
По косматой полдневной земле.

Там, за этой рекой, в пресловутой дали,
Где надутые рощицы в мокром дыму,
Мы с тобой в этот год
Так хотели пройтись, да тогда не дошли,
А сегодня ты там, а другой не дойдет
И идти ни к чему.

            2000 
ВОЕННАЯ ТАЙНА

Военную тайну не разгласят:
Священную тайну не знает никто.
Ее, говорят, Неизвестный Солдат
За штатское отдал пальто.   

Лишь Алька, прозрачный румынский жидок,
Ту тайну купил за пятак,
За это в костях у него холодок,
А в горле - щербатый пустяк.

Когда он приходит к нам, сгорблен и юн,
Неважный стрелок и отменный певун,
Под лавку шипеть уползает баюн
И щелкает крохотный гром.
Его мы небольно убьем.

Разваленный город, забитые рвы
И все растворяющий юг.
Разрушенный голос сгоревшей листвы.
Ветвей ненарушенный слух.

Есть точка, где страшным становится страх
А боль превращается в сон,
И заполночь в глиняных белых дворах
Однажды сбывается он.

Иркутск и Варшава, Мадрид и Герат
Последнюю тайну хранят.
                
                      2000 

        
ЗОЛОТОЙ ВЕК

Не летают трапеции белые
За камнями не нашей земли.
Небеса нынче гладкие, целые -
Свежей твердью они заросли.

Только прошлого потная кожица
Изнутри набухая, трещит,
А грядущее что-то кукожится:
Там все меньше младенцев пищит.

Сушь утробного слуха мешается
С мокрым зреньем под кожей травы.
Наверху ничего не решается,
И остыли подземные рвы.

Жизнь становится ласковым выдохом,
Не мутящим поверхности вод,
Утешением, найденным выходом.
Тихо в жизни - прохладно и тихо там,
И неведомо, кто там живет.

Только медленно стукают столики
И в ответ им бормочут с земли
Полых лон темно-красные нолики
И морей голубые нули.

                     2000
 

ГРАВЮРЫ

Дорогой, дорогая, меня прижимали к шагреневой коже
(Повторяю в другом падеже) я шептал, опрокинутый, лежа,
(Поясню на другом языке) отчужденное тело лгало:
В мёд и пар обращалось походку кривящее зло.

Мокрый змей на гравюре сплетался с ундиной нагою.
Златовласый пиита стонал под грудастой Ягою.
Я вошел: я приплыл на плоту по кирпичной реке
Со псалмом на устах, с огнеметом в косматой руке.

(Повторю на другом языке): обижали болящее мясо
Известковые персики, крашенных яблок пластмасса.
Спали нимфы на гальке, во сне оправляя трусы.
В черной лодке, на тряпках, дышали влюбленные псы.

Неужели все это изливалось в любимое тело
До бессилья, до боли - и медное солнце блестело
Над бессильною плотью, и кровь мою муха пила, 
И из паха в подвздошье росла ледяная игла? 

На последней странице, пробудившись, лениво чесала
Косоглазая нимфа белесое, в родинках, сало.
К ней гребенчатым ельником малость не эллинский бес
Шел со срамом своим огнедышащим наперевес.

"Золотой, золотая..." - не как на своем языке голубином
Шепчет гульке сизарь, а как рыба родимым глубинам...
Я учился молчать под водой и любить немоту,
Я как мясо в пару и как грецкий орешек в меду,
И на меди вощеной меня вытравляла игла,
Не спасая от детского, голос тончащего зла. 

                       2000