Валерий Шубинский
ИМЕНА НЕМЫХ
Часть II
Часть III
III * * * И Пушкин, странный зверь с лиловыми когтями, Заходит с улицы, за стол садится с нами И легкомысленный заводит разговор, А музыка за ним шмыгает в дверь, как вор, И отравляет все своим пчелиным ядом: В цветных обложках смерть нам посылают на дом. Поэт - кочующего сумрака слуга: Не зря любая вещь в нем чувствует врага. Он - брат железных звезд, влюбленный в жизнь простую, Орудие пространств, ограбленных вчистую, Когда творилося из гула вещество. Он в этот мир пришел, чтоб вынуть из него Предметы, запахи, воспоминанья, лица И спрятать их туда, где им нельзя растлиться, Где даже бабочке, бессмысленно-живой, Не стать сырой землей и каплей дождевой, А спать, как девица, во гробике хрустальном, Мерцать гнилушкою тысячелетьям дальним, Пока в земном огне не догорят тела И укрощенный зверь не обретет крыла. 1994 ВОСКРЕСАЮЩИЙ ТАСС Столетьями тебе растили бурый лавр, И, кажется, пора настала, И ты снимаешь плоть, стареющий кентавр, Мечтая стать куском металла. Но в час, когда к тебе придут сквозь толщь времен Послы из бронзового сада, Хозяин скажет им: ты в колбе растворен, И новой тьмы тебе не надо. Тебя и вправду нет, но ты еще войдешь Сырою дрожью в чьи-то строки, Ты южной музыкой оправишь чью-то ложь, Какие-то приблизишь сроки. Ты не дождешься их; и все же потерпи, Пойми хоть то, что всем известно: Ты только чудище, кричаще на цепи, О том, как непрозрачна бездна. Не рой свинцовых букв таит забвенный зной И средиземные печали. Они бедней тебя, а ты - лишь ход сквозной Туда, где сны не ночевали. И славолюбья скорбь. и добродушья дар, И жизнь, как песня, повторима. Лишь сгусткам немоты мерещится пожар Второго Иерусалима. 1994 . ПАМЯТИ АПУХТИНА Как над важным осенним цветком, оскорбленным осой, Над холерной столицей сверкнули короткой косой, Но не выжгут огонь, растворенный в латунном сияньи, Ни безумные ночи, ни мудрые дни тараканьи. Этот мир потускнел, но еще поблестит полчаса: Молодильная ржа подровняла его небеса, И у новой, торговой, еще не прожеванной славы Привкус тминной Одессы и запах чесночной Варшавы. Пряно светится газ, наугад раскрывается том: Здесь о муке супружества деве твердит баритон, А друзья говорят ввечеру о сиятельных музах И о северных ангелах в узких гвардейских рейтузах. Но спокойно глядит на болотный мерцающий свет Замусоленный мухами семипудовый поэт. ...Кануть в реку не камнем, а жгущимся сгустком надрыва, Пролететь не птенцом, а письмом из чужого архива, И уже не успеть распуститься махровым цветком - Поздней вестью известно кому неизвестно о ком. 1995 ПАМЯТИ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА На плечи долгий, бархатный, гишпанский Накинув плащ, Я слышу дряхлый рокот океанский И рыбий плач. Средь земноводных я бреду уродищ, Хорош весьма. Я брат Поприщина и близкий родич Тебе, Козьма. Завистливой толпе грожу я длинной Резной клюкой. Я сумасшедший, гордый и невинный - Я не такой! Ко мне в Палатку аж со всей Европы Привозят сны. Я на глазок им выставляю пробы - Они верны. А мне Гишпания смешная снится, Но краток сон, И разрезает криком злая птица Гитарный звон. Лишь звезды смотрят в окна книжных лавок Из пустоты, И в них моих прекрасных бородавок Я зрю черты. 1998 * * * Первая строка - пример дактиля из ломоно- совского трактата о русском стихосложении Вьется кругами змия по траве, обновившись в расселине, Плоские знаки чужого языка на коже блестят, Холодно блещет ее чешуя среди женственной зелени, Смерть в ее круглых глазах, и дарует бессмертие яд. Видно, устали смеяться и плакать кусты шестистопые, Знать, шестикрылым невмочь трепетать за пологим стеклом, Время, должно быть, природе наполниться новою злобою, Новою ртутью, железом, ураном, свинцом, серебром. Сбрось на мгновение, полночь, рубашки свои бирюзовые, Спрячься под ноготь, укромного воздуха маленький бог. В новых, беззначных одеждах ползут из расселины новые Змеи, лишенные яда, бессильные свиться в клубок. 1994 . ДВУРЕЧЬЕ Нам сказали ангельские хоры - Да, мы помним эти две реки! - Как сады стояли без опоры, Темнокровной тяге вопреки. Помним и себя - двукрылых, прежних, Сделанных из розовой земли. Мы ни бабочек, ни львов безгрешных, Ни печальных духов не спасли. И себя-то, глупых, не спасли мы, Лишь на всех накликали беду И пошли железные оливы Насаждать во временном саду, А ночами вслушиваться в ноты, Полные бессмертья и тоски, Силясь спрятать в буквицы темноты, Что рождали пьяные пески. И опять себя мы проиграли Игрокам безликого врага, И по им придуманной спирали Вновь сошли на эти берега. И на страшных реках Вавилона Вспоминаем не взлетевший рай, А убогий, пепельно-зеленый, До конца не воплощенный край. 1993 C ЛИЦА ЗЕМЛИ Е.Шварц 1 С лица заснеженной земли, Скользнув в ее сквозные бреши, Взойти, как мертвые взошли, В сей воздух, от имен взопревший, Где царь-без-царства будет цвесть Лилеей короткоживущей, Где вестник позабудет весть, Но сделается вестью лучшей. Пройдя по дну сухой реки, Сквозь дыры в камне иглокожем В подпольных улиц узелки Нырнуть невидимым прохожим, Подняться ввысь дымком цепным И долго по пустотам тесным Идти над садом соляным, Под затвердевшим морем пресным И рыбам твердых вод шептать, Что сломанное сердце мира Не утомилось трепетать Под слоем каменного жира. 2 На мертвом русском языке Я пел не рыбам, а реке, Не перепелкам и скворцам, А воздуху еще немому, Не древним лисам, а лесам, Не бедному жильцу, а дому. Закончен путь: бадья на дне, Корабль приблизился к луне, Глубоко в грунт ушла река И коридор уперся в стену... (Все это духи языка Сказали неродному телу). На мертвом языке живых О несходящихся кривых Я пел. Быть может, скоро срок Дойти до точки их скрещенья И в замороженный мирок Вернуться эхом или тенью. 1996 МЕЛЬНИЦА МОНТЕФИОРЕ (ИЕРУСАЛИМ) Царь-мельница не вертит жерновами (Еврейский ветер не марает рук) - Лишь звезды ходят кольцами вокруг Письма, написанного не словами, И ложь, что золотыми существами, Как ласковыми рыбами, полна Сухой реки незримая волна: Иным огнем, не требующим тела, Горит изъеденная до предела Жуками в черных панцирях стена. И страшно понимать, что можно жить Почти впутри осколочного света, И до смерти не вспоминать про это, И в круглый ветер сердце положить. 1996 ГАННОВЕР М. В зеленый бак вспотевшая стекляшка Летит, звеня. Морковный воздух морщится от тяжко Пыхтящего на пустыре огня. На медной отдыхающей кобыле Во сне досматривает город свой Георг какой-то, или Август, или Адольф - что гетман с булавой. А в черный бак цветастая жестянка Летит, звеня. Шевелится священный гребень панка, Уснувшего у толстых ног коня. Он ждет полуночи, он ждет укола шприца В подземном переходе - и тогда Румяный город снова загорится, Как одряхлевшая звезда. А в белый бак косматая бумажка Летит, шурша. Играет с кошкою заморский замарашка, Идут меж мраморных уродов не спеша Восьмидесятилетние злодеи - Любой из них очищен и спасен, Отстроены дома, воскресли иудеи, Для чистых душ открыт аттракцион: Как память роковых воронок, Разверзлась плюшевого зверя пасть, Блестя шестеркой золотых коронок Ждет очереди с русских гор упасть Подтянутый синюшный полутурок, И рвется вон из выделанных шкурок Ища чуть зримой дырочки, душа. На мостовую сплющенный окурок Летит, шурша. 1998 НА СООБЩЕНИЕ О СМЕРТИ ПОЛ ПОТА 1 Пепельных елей верхушки Молоньей пошерстя, Уже зарядили пушки, Чтоб выстрелить вдох спустя. Светило чуть замутнилось, Втянуло лучи назад, И по ступеням скатилось Сердце злодея в ад. В аду на жердочке пляшет Черный петух и поет О том, кто буковки наши Сжует и кровью запьет. Он крикнет, что смерть - лишь урна, Куда нас швырнет, как сор, Бич Бога, которому дурно Служили мы до сих пор. Не зря он сошел с тоскою В чугунное сердце тьмы: Он понял нечто такое, Чего не ведаем мы. 2 "Ты будешь ползать на брюхе - Сказал Люциферу Бог, "Отсохнут белые руки, "Не будет летучич ног. "В любом из времен,что ныне "Обманной волей твоей "В зеркальной моей пустыне "Ползут, как сотни червей "Ты будешь ни зверь,ни рыба "Ни вещество,ни дух, "Ты будешь чертой разрыва "Вертящихся высей двух. "И долго будут по кругу, "Друг друга смертно боясь, "В любови клянясь друг другу, "Друг за другом гонясь, "Скакать, как слепые кони, "Одна и другая высь, "А ты будешь строить козни "Тому, в ком они сошлись." 3 В крови моей лютый улей Поет сквозь красный репей... В его воспаленном гуле Я слышу: "Убей, убей!" Из полных порченой веры, Запавших в землю церквей Доносится запах серы... В гортани висит: "Убей!" Живые скальпели Божьи: Ты, ждущий в подъезде чужом, С червивой розой в межножьи, В руке - с коротким ножом, И ты, солдатик, устало Пульнувший впотьмах в окно Где что-то в ответ упало И кто-то вскрикнул смешно - Сейчас секунда немая Меж светом и громом.Сейчас Всех лучше я вас понимаю: Я тень одного из вас. 4 Метельчатого Подмосковья Морщинистая листва Пропитана серой кровью Бессмертного существа. Солнце раскрылось снова, Как круглая книга, и в нем, Прищурившись, хоть полслова Мы сможем прочесть о том, Кто лодкою без мотора И точкою по лучу Отправился в край, в котором Водой зажигают свечу, Теряя в дороге тело, Считая свои дела... Но у всего есть пределы, Кроме горя и зла. Ударил гром. Полегчало. Вернулся в себя живой. И кони как бы сначала Пустились в путь круговой. 1996 ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД ИГОРЯ 1 Если те, кого ждем, еще не пришли, Значит, мертвыми не полна, И тверда, в отличие от Земли, Родина наша - Луна. И в крови, обесточенной от потерь, Просыпается древний код, И последний, убогонький русский зверь Завыл и позвал в поход. Но мы уже знаками входим в сны Тех, чья кровь еще не черна. Скоро будут полны берега Луны И найдутся все имена. И уже отправляются на Луну Корабли, чтоб составить счет. Наш князь еще будет у них в плену, Когда ангел с книгой придет. 2 Нас третий день убывает За жалкий последний шаг Туда, где Див завывает, Где крови не забывает Родной горбоносый враг. Убийцы зовут, унылы, Кто князя, кто Шамиля; Но молча смердят могилы, И вряд ли прибавит силы Упавшему ниц земля. 3 Нас третий день убивают - Славян, ступивших за праг Где душный ветер срывает Усталый трехкровный флаг. Когда-то трогал с тоскою Его шершавую ткань Еще у нас под рукою Ходивший служилый хан. Теперь он - тотем и призрак Засевший в любом мозгу. Потом на несчетных тризнах По выжившему врагу И нам сквозь пурпур кровавый, Сквозь белый столетний гной Запахнет заморской славой И пышной голубизной. 4 Песчаный демон Востока И болотный северный страх Глядят друг на друга, как прежде, жестоко, Но ярости нет в глазах. Видать, и они устали Вспоминать имена немых. Но глупые духи огня и стали Работают вместо них. Для смерча, смерти и страха Земля и сейчас мала. А небо мелеет ор каждого взмаха Механического крыла. 5 Предгорный ветер свивает Усталый трехкровный флаг (Захватчики допивают Сивуху из ржавых фляг). Он будет еще трехглазо Смотреть на чужой хребет, Когда трехцветная раса Прорвется из сна на свет. P.S. Бесснежной зимой, безморозной зимой Мне снится, что склизкий сквозняк Родился и кончится вместе со мной, И я - лишь взбесившийся знак. Отныне ни сперма, ни кровь, ни слюна Не склеят растлившийся лед. Но кислым свинцом эта слякоть пьяна И, может быть, он нас убьет. И если воскресший не скажет : "Прости" Тому, что уже не ушло - И ангелу-счетчику не соскрести С червивого солнца число. И если не выжать из сердца свинца, Не выйти из длинной судьбы - Ушедшим сейчас не уйти до конца, До поздней, беззвучной трубы. Февраль-март 1995, апрель 1998 БАЛЛАДА Мы ехали шагом, мы крались в степях, Мы со смертью за смерть сражались в цепях, Мы слышали дряхлой зозули стон И черноземной цикады звон. И пуля вошла комиссару в пах, И растаял в воздухе он. Лиманские ветры-порожняки Его прозрачной плоти куски Разнесли по круглой женской стране (Треугольной на взгляд извне) А душу не выпили двойники, Кочевники по Луне. Ей стыдно стоять у небесных врат, Ей скучно спускаться в подземный град, И, как клюквенный сок, она пролилась Туда, откуда она взялась, И где бы осталась, будь на карат Тяжелее Божий алмаз. Ей не будет покоя до той поры, Когда запыхтят на майданах костры И нас сквозь черный квадрат на холсте Пригласят к заждавшейся высоте И покажут придуманные миры, Подведя к запретной черте. Нас, как грязных детей, не примут в игру, Но дадут полчаса побыть на пиру, Угостят сладковатым черным мясцом Змея, свившегося кольцом, И на десять шагов подпустят к шатру Мертвеца с горящим лицом. А пока он с ветром поет без слов Над любым из дышащих узких рвов, Куда земля от него ушла, И на дне их ищет тела Исчезнувших спутников и врагов, Но находит лишь зеркала. 1997 ВТОРАЯ БАЛЛАДА В.Л. Индевелым снежком, упавшим с луны, Осыпались истраченные века С пестрой полы поющего старика Возле полога чайханы. Медноруких людей лудили внутри Замороженной пахлавы. Было страшно от тусклой зимней травы И от быстрой зимней зари. Двухметровый с серым царским лицом Наседал, торопился, лез: "Через десять минут отбывает рейс, Пропусти - я в праве своем. Уж какую хочешь поставь печать, Без меня не взлетит твой гребаный ТУ: Я оттуда, и гроб уже на борту - Не тебе, а мне отвечать." Я запомнил, я понял - уже тогда, Сквозь подгнивший коричный дым, Сквозь мороз, входящий гостем ночным В разогретые города, Регистанский забытый джиншей фарфор, Пыль, которой стала река, И мычание лунного старика, Не умолкшее до сих пор, То, что сроду стоит во взгляде слепом, Что глухому немой говорит в тоске, То, что в тюркской пустыне шуршит в песке, А в еврейской горит столпом, Что выходит с дымом из русских труб, Бьется ласточкой о стекло, В первый раз проступило и обожгло - И от тока дернулся труп. Столько мертвых отцов воскресло с тех пор, Столько умерло тех, кто жил, Столько порченной крови вышло из жил, Столько пара вышло из пор, Что пора б серолицему долететь, Отпустить товарища в чернозем, Но исхода не видно, а под крылом Тьмы и света мелкая сеть. Видно, рано еще, коли жив старик, И еще не истлел халат, И с луны созвездья еще летят, И мерцает мертвый арык. Знает Бог, что будет после грозы, Когда по земле проскользят шасси, Когда поплывет по шоссе такси И сомкнутся в небе пазы. 1997 ГЕРАЛЬДИКА 1 Ручной кабан, болезненный, нежирный Жует в дощатом стойле корм эфирный, Костлявый вол - в чем держится душа! - В кормушке не находит ни шиша, Забитый Буцефал, лишайный мерин, Что завтра встретит утро, не уверен, Топтыгин дня не прожил бы в лесу, Цыганское кольцо в его носу, Бурчит он на потеху детям малым О том, как слыл свирепым генералом. Давно уж он невинных не казнил И напрочь вкус малины позабыл. И надо всем, томясь ненужной славой, Висит орел, двугорлый, но безглавый. 2 Но не завидуй хлебородным нивам, И не тоскуй по городам счастливым: Их ястребы, единороги, львы Быть может, пуще здешнего мертвы. О чем жалеть, на чучела глазея В тиши провинциального музея? Поди спроси последних стариков, Чья кровь в былые дни текла с клыков, Как было весело во время оно Им, выросшим в пещерах Кроманьона, Вонзать в тотемы азиатских орд Рога центурий, коготки когорт - И напоследок уступить устало Тупым сынам Урана и металла. 3 Но есть в веках геральдика иная. Ее, еще доподлинно не зная, Провидел мир в цепляющемся сне: Кровавые красавицы в волне И в камень заточенные титаны, Качающие горы неустанно... Не в том ли стихотворца ремесло, Чтоб укротить пленительное зло И сделать тварью, образом и знаком Тех, что кочуют меж огнем и мраком? Сумей назвать и приручить сумей Стокрылых птиц и семиглавых змей И поселить чудовищ земнородных На гербы царств, нетленных и свободных. 1998 КАРАКОРУМ 1 Мой друг, наконец-то я в ставке Великого Хана! Я шел по земле, что гниет, как немытая рана, Я видел заклятую землю, пустую, как плешь, И землю, что ест нас, и землю, которую ешь И все не наешься, и землю прозрачней кристалла, Где все, что настанет, и все, что уже не настало Возможно увидеть отчетливо, вживе почти. Я встретил там всех, кроме тех, кого встретил в пути. 2 Сим людям известны запретные миру секреты: Возводят хоромы, без лошади водят кареты На черной доске шесть таинственных букв начертя. Здесь старцы бодры, здесь без боли родится дитя. Хотят позабавиться - в плуг запрягут таракана: И вся эта сила дана им по милости Хана. Их бог - одноглазый зверок с изумрудом в паху, И нету проклятья страшнее, чем "Тот, кто вверху". 3 Я сам - ты поверишь ли - старше не стал ни на йоту, Хотя между нами столетия птичьего лету. Причины не знаю: быть может, здесь воздух такой, Что трудно увянуть и сморщиться плоти людской, А может быть, тем, кто стопы в Каракорум направил, Дается бессмертье одним из бесчисленных правил. И то рассудить: кабы жизнь не была так долга Имперской столицы ничья б не достигла нога. 4 Как долго по этим тебе непонятным просторам Блуждал я - не знаю. И вот предо мной Каракорум. Я вижу стеклянный дворец на стеклянной скале, Гуляю в стеклянном саду, и на каждом стволе Стеклянные листья поют о какой-то потере. И так, наугад, дохожу я до крохотной двери, Ведущей в покой, где незрячих философов сонм Толкует по книге правителя завтрашний сон. 5 Приснится ему, как вослед за своим господином По розовым рекам на пищу голодным ундинам Плывут говорящие рыбы, как вещие тли Сосут бесполезное пламя из тех, что ушли Из этого мира и больше нигде не воскресли. Все сны его подданных, все их секреты. А если Приснится поветрие или приход саранчи - Три тысячи всадников разом проснутся в ночи 6 И с вестью поскачут: одни по пустынным улусам, Другие на север, в тайгу, к звероловам-тунгусам, Иные - на Запад, в сухие от скорби леса, В чьем шорохе брезжат истлевших владык голоса, Где пепельнокрылые, сереброзобые птицы Кругами плывут над руинами древней столицы, Четвертые - к Югу, до самой Великой Стены. Но Хану давно уж не снились подобные сны. 7 Но перед рассветом - пророчит другая страница - Приснится правителю то, что всегда ему снится: Бессмысленно глядя в приплюснутый бронзовый свод Он вниз головою по скользкой воронке ползет К невидимой точке, где плоть его выварят в чане, А душу сожгут добела ледяными лучами И снова отправят обратно, на землю, на трон. Проснувшись в поту, он пошлет за одною из жен. 8 Немного о женах: живут они в башне без окон, На каждой по семь покрывал, словно бабочкин кокон. Их легкая плоть, неизменная тысячи лет Составом несходна с людскою, а душ у них нет. Такие они, говорят, вызывают влеченья Что горло себе перережешь, ища облегченья. Без счета несчастных могло бы погибнуть зараз, Когда бы премудрый правитель не скрыл их от глаз. 9 Но песни флейтистов, в которых вздыхает былое, Когда-то опасное, грубое, душное, злое, А ныне бессильное ни повредить, ни помочь _ Такая меж нами и ним непроглядная ночь - И ,значит, уже не подверженное искаженьям, Доступны любому: мы все наслаждаемся пеньем, Змеистым, как пламя, и льющимся, словно вода: Все те, кто был призван, и все, кто добрался сюда. 10 А рядом работают в залитых светом подвалах Творцы, что сподобились знанья искусств небывалых: Умельцы Востока и западных стран мастера; Они отливают из золота и серебра Безмолвный зверинец, они вырезают на плитах Забытых поэтов стихи на языках забытых, Ваяют статуи из желтых свалявшихся смол, В которых застыли останки довременных пчел. 11 Вчера довелось говорить мне с Великим Везиром. "Хан прежде - сказал мне он - думал о власти над миром. Он мог овладеть им, но выбрал иное в удел. Пустое твердят, что он к царским делам охладел. Однако у Ханства правленье особое: в оном Любое веленье считается вечным законом, Любое сомненье решается взмахом руки. Приказов не нужно: затем-то они и редки." 12 Я здесь уже около года, и мне обещали, Что Хан меня вскорости примет. Но сам я вначале Хотел бы увидеть другие палаты дворца. Их тысячи тысяч: в одной повстречал я Писца, Чьи желтые ручки детей, и деревья, и злаки, И коз, и овец превращают в цифири и знаки. В соседнем покое сидит на цепи чародей, Создавший из глины уродливых полулюдей. 13 Мой друг, ты, я думаю, умер, и сам я отсюда Уже не вернусь, и искать возвращенья не буду. Есть бездны морские и горы, покрытые льдом, Меж ними висит на цепях человеческий дом. Я бросил его ради плоского Ханства, в котором Все выси и бездны ужал и смешал Каракорум, В корором я сам себе снюсь, и кольцом по кольцу Качусь, подражая невидимому близнецу. 1996 АНОНИМ Тот, кто видит меня с вертолета В неродной тишине над мостом, Очищая пространство от йода, Круглый лед разбивая винтом, Перед этим с черты пограничной Разглядев в глубочайшей из ниш Лес червонный и шарик черничный, Шпиль церковный и тощую мышь - Чем он выше, тем четче, подробней, Откровенней - до этой черты, Где случайно он сделался ровней Анонимности и немоты, За которой созданья живые Слышат сказанное не для них - Тьмы зияния голосовые, Переклички пустот грозовых, Видят свет, замороженный в тенях, Луч, умеющий мертвых лечить... Там, однажды привстав на коленях, Я сумею его различить. 1994 х х х Мы сами нездешние - беженцы из страны, Где бьются живые и те, что не рождены. Там тонут слепые слова в щелочной струе, Там стонут детеныши звезд в лучевом тряпье. Вы, вещи, огонь выпускающие из пор, Все резче нагой раскрывающие простор, Подайте хоть грошик - спаси вас и сохрани - Незваным гостям, не имеющим здесь родни. 1996 МУЗА В своем разрушенном богами доме Рычанью Псарского Села Внимала ты, что та царевна, в коме. Но я позвал - и ты пошла. О мышь, бежавшая за Аполлоном По острым греческим кустам, Мы шли с тобой к облупленным колоннам, К заросшим памятью местам, К вершине синеватой пирамиды За тенью смелого шмеля, И в край, где все разъято и размыто - Сквозь дырку вещего нуля. Я, как цыганку, взял тебя из хора И заставлял ночами петь. Уже серебряную свадьбу скоро Нам отмечать с тобой. Ответь - В счастливый день, когда, простясь с тобою, Я стану выстрелом глухим, А ты опять - Бог весть какой тропою, За голосом Бог весть каким, Кому пойдет та мелочь, что осталась - Помимо вспыльчивого сна: Мой скарб словесный, и твоя усталость, И наш ребенок - тишина? 1996
