Наталья Романова

Песня Ангела на игле

Миром правят идеи. Только что выпустив книжку, где присутствуют выражения: "петропавловский шприц" и "наркотическая душа Петербурга", я с удивлением узнавания прочитал сборник стихов Натальи Романовой, в котором подходящие по смыслу мотивы являются доминантными. Еще Аполлон Григорьев именовал подобные коллективные дуновения "веяниями" в литературном процессе.
Или выражение "тонкий край" - мясницкий термин, употребленный мною по отношению к алеющим по бахроме облакам, - встретилось мне, как улыбка друга.
"Укус ангела" - название стихотворения из сборника, вполне может быть заимствовано у Павла Крусанова.
И так далее. Я очень далек от того, чтобы упрекнуть Наталью Романову в подражательности - наоборот, ее стихи крепки, отточены и совершенно самостоятельны по смыслу и интонации. Но ощущение принадлежности к определенному, фиксированному пространству во времени - необходимо и плодотворно. Ибо только с инстинктивного понимания поэтом своего места в коллективном литературном процессе и начинается самостоятельный взлет.
Собственно, "летает" поэт уже давно, и данная книжка - не первая в этом смысле. Проще говоря, мы имеем дело с творчеством зрелого мастера, экзерсисы которого тверды, черны и блестящи с излома, как глыба первосортного антрацита, и столь же прекрасны.
Я не случайно употребил слово "летает" - наркотическая подоплека предложенных читателю стихотворений совершенно открыта и недвусмысленна.
Видно, правда, что написаны стихи не под кайфом, вернее, не под тем кайфом, который предлагают потребителю каннабис, ханка и шмаль. Кайф тут, как говорят наркоманы, "от мнения", от состояния души, от настроя, выраженного с точным литературным расчетом:

Проторчишь до весны на графитной тупой игле
Что из вены на выходе жадно сосет восток.

Раньше карандаш был стальным, не графитным, и назывался он - "стилос". Любимое и единственное приспособление, та самая "машина", при помощи которой стихотворцы и ловят кайф.
И главная задача поэта - достичь ИСС - измененного состояния сознания, которого с такими материальными затратами и ухищрениями добиваются подлинные "наркомы". Достичь и передать другому.
Результат - весьма эффективен. Не аляповатые коматозные "глюки", но тонкие, полные ассоциаций из мира природы, исторической географии и коловращения годового атмосферного цикла - предстают перед нами искусные псевдоморфозы и симулякры - пестроцветные актинии и аксолотли, созданные творящим сознанием. И разглядывать эту книжку-аквариум, подсвеченный алым светом живой человеческой крови - сплошное удовольствие, пусть и чуть страшноватое.
Искусство есть искусство иллюзии. И курил ли опиум знаменитый англичанин Де Куинси - совершенно неважно. Важно лишь то, что он создал книгу, оставшуюся надолго для услаждения любителей чтения. В связи с этим я очень далек от мысли рассматривать разбираемый поэтический сборник с нравственной точки зрения. Можно судить лишь о том, удачны ли представленные на суд читателя поэтические опыты.
На мой взгляд - совершенно удачны. Тот, кто, поняв их буквально, бросится, словно мул, хрумкать из торбы маковою соломкой - пусть себе торчит на свой лад. Его дело. Кое-кому законы не писаны. А желающий насладиться тонким наркотическим свойством хорошо поставленных слов, откроет книжку по новой и перечтет, скажем, следующее:

Светло, но не больно. В листве сентября
змеится и плавится медь.
Успеешь -
увидишь его и себя
на фото внезапном как смерть.

Наталья Романова написала кайфовую поэтическую книгу. Предлагаю незамедлительно её прочитать.

Евгений Звягин

Всё. Спутник опасен и путь искривлен
вмерзшей змеёй в ледяной свинец.
На вспышке полночный маньяк-почтальон
из сумки достал кладенец.

Безумною тенью метнув из листвы
пристрельный снаряд в провода,
он резко слиняет, как гость из Литвы,
оставив тебя пропадать.

Светло, но не больно. В листве сентября
змеится и плавится медь.
Успеешь - 
увидишь его и себя
на фото внезапном, как смерть.

Июнь, 4, 2000.


Тиамат

Тускло светящиеся, по сиротливым холмам
сквозь плоскогорья, поставленные в вертикаль,
беззвучно, беззвучно,
как опийный зрак впотьмах
телеграфным кодом навылет сквозь ряд зеркал

пусть изо всех люков всходят тени Абзу
(чтоб не расстаться  -  не смей и опустить век)  -
туда, где гаснет в бездне зрачок и звук,
чтоб множеством скрипок мерцал бы лимонный свет.

Кому подземного солнца впрыснет прогорклый сок
сквозь тонкий рукав  -  и выскользнет  -  Тиамат
за черную дверь, где тотчас прямо в сосок
вороненком ударит и сам падет автомат.

Сентябрь, 6, 2000


Ночь  на  Обводном

По лунным рельсам тянется след волков
к тонкому краю, где сходит на нет предел,
где секунда медлит нищенкой вдоль ларьков,
чтобы хоть ангел - волк с иглы соскочить успел.

 Пыльной звездой падет лампочка божества
(тыльной парадной луч  -  наркоманский нож)
чтоб не прервался лазерный ритм зрачка,
лезвием - волком сам выкинет тело в ночь

ангел ночных пустынь, соскочив с иглы
пусть ни саман, ни Бог волчьих дворов не спас
сквозь провалы бойниц тускло сверкнут огни
в мертвых зрачках бродяги, как волчий транс.

Август 2000.


Песнь  Ангела  на  игле

Слушай, с глаз не посмев серебра стереть:
Искореженные, лишенные глубины,
увязая в тяжелом меду на треть,
на две трети впаяны в лед луны;

сон трущоб не трожь, пока не успел
исказиться жест - виадук
и я знаю, зачем перезрелый свет
консервирует их в меду:

чтобы утром - поросль плюща и трав
вместо стрелок на всех часах
проросла б голосами в тон серебра -
электронных точек в глазах.

Или вмерзнут вмиг в парафинный снег
чтоб, окрестность прогнав сквозь фильтр
и разбив на клетки, смотреть на свет,
как дрожит под иглой эфир.

Сентябрь, 9. 2000.  

День  июня

В наклонных трубах стволов,
в аортах стеблей и трав
упав в провал - потолок
меж клиповых полых пространств
бродить, как в ночь сентября
дурная, пьяная кровь
почуяв, узнав тебя,
вскипая, свернется в тромб.

Июнь, 22, 2000


Вечер Августа

Ни темный род, ни смертельный рэйв,
а вырожденцев кровь,
вся эта сыворотка  -  пся крев
олигофренских проб

тебе нужна, потому что спирт,
не растворясь в тебе,
как град в люцернах к утру вскипит
и ляжет росой в траве.

И кто тебе отдерет от губ
плебейский творожный клей -
скорее ангел подземных труб,
чем выродок райских флейт;

и тень твою унося с собой,
лишь август падет, как ртуть,
смертельно нежно, как на любовь,
подсадят на кислоту.

Август 2000.


Дети  ларьков

В стае отбились от крыл
истребителя 
дети ларьков.
Всю ночь глядит Азраил
на них пятном с потолков.

С подтаявшего лица
стекает грязь чердаков,
оседает в черных слезах;
солутановый конденсат
сочится со стен везде, 
где бред,  лазарет,  дурдом,
и самый безумный где
бессмертен, как под винтом.

И если кто их хранит  - 
Бомж - отец,  он же дух святой,
не выдаст, лишь истребит
летящим сверху крестом. 

Июнь, 4, 2000
 

Операция

В то, что она сказала 
-	"не бойтесь  -  она не умрет", 
они не поверили, встав среди зала,
четверо  -  забежав вперед,
но всем выйти она приказала.

Когда Архангел, сквозь луч пройдя,
	встал надо мной  - 
	взгляд прожег веки  - 
я видела их знамена. И шум за окном дождя,
и лязг их ножей смешались. Как в sound - треке.

Стоя за гранью, она дождалась, когда
электронный mix поредел, приручась как дождик,
и легко разведя высоковольтные провода,
опустилась одним из ангельских скрытых тождеств.

Май, 20, 2000


Вполоборота, вполглаза сняв
учебные кадры   прощай навек, -  
пойдет ломать, как подземный снег
из недр стремится наверх.

Куда из пепла полночных пчел
деревья в облике Гесперид
сквозь люки всходят, когда течет
по трубам древесный спирт? - 
 
который, враз обратившись в свет,
безумной ласточкой из-под ног
внезапно вскрикнув, сойдет на нет,
как пленка идет под нож.


Июль,  2000.

Рождение  воина

-	Para bellum, - сказал ему Ангел во сне.
Он проснулся и понял с пол-оборота.
Руку разжали ему - там гильза
			-  видать  к войне…
[ … ]

и в чужих песках утопает по грудь пехота.


Он рос в детдоме. На коленках стоял в углу.
Однажды его за провинность при всех раздели.
Его считали безумным.
Он спал, прислонясь к стволу,
а когда ложился , к нему
херувимы слетались, пели.

Он не слышал. Ему было все равно
мертвые ли глумятся над ним,
	поют - живые…

тизерциновый сон уйдет, как медленное вино.	
	И останется только слово,
	услышанное впервые.

Май  20, 2000
 

Виктору  Ефимову


С холодной змеей на арабском нежном челе,
Всех, кто дорог, предаст, отправит в отстой.

С завязанными глазами, на азотном дрожа стебле 
Проторчишь до весны на графитной тупой игле,
Что из вены на выходе жадно сосет восток.

Переломавшись, 
     с иглы пересев на спирт,
Чтобы эфирный хлад чечевичных зрачков не сжег,
Пусть лучше в белом блеске пепельный мрак сквозит,
Словно прирученный Брейгелем адмиралтейский снежок.

Слышать лишь альфа-ритм в шуме сухой листвы.
Лучше и руки связать марлевым полотном,
Чем без конца летать вокруг его головы
И отморозившись, камнем упасть на дно.

                                                Июнь,  6, 2000


	Ночь  июля

Transporting.  Июль на изломе, как млечный
путь мака в поле; детские стебли
тянут молочный кайф с ночи аптечной
(тем же путем, что тень плесенью точит стены).

Вьюжным пунктиром в ночь тянется к краю мира
как поле битвы - в сон - ангельская эскадрилья
ночных наркоманов. А здесь - дачная пантомима.
где твоя тень замрет, оттопырив крылья.

И - ни достать ножа, ни очнуться; взглядом
не створожить снег ненавистный в пахту.
что могла бы, пыхнув мгновенным ядом,
все предместья мира спалить, как  Лахту.

Вьется огонь в траве, и по клеткам поля
утром пройдешь за ним до конца без правил
вниз - по осколкам гильз - без денег, без алкоголя, 
как параллельно вверх - к августу - Петр и Павел.

Июнь, 27, 2000



Наводнение

Подкинут ли мне компромат, порошок,
или верная дева меня покинет,
в катакомбах смертный предательский ток
с ног опрокинет.

В аудиториях мертвые рыбы
	       нет там дна.
Стремно
по пояс в мертвой воде
переходить город.

Все потому, что без нее не то, что
			дня,
а вообще не жить,    стать 	 matrix, 
		как волк и Воланд.

Май 20, 2000



Возвратный вирус - любовь,  - 
Волчанка красная, сыпь.
Под систолический шум помех
(досчитав до трех),  - 
Пока идут за тобой,
Успеешь в рукав зашить
Бешеный пузырек, цианистый оберег.

Ее ультразвук не снять
Позавчерашней иглой,
Не наколоть на теле
Ни сердце блядь со стрелой,
Только биться пчелой
Гипсовой, луговой
Пришпиленной бабочкой,
Мертвою головой.

                     Июнь, 6, 2000





Нет  сети

<НЕТ  СЕТИ> - есть будто случайная связь
помех с тишиной.
Тогда Азраил, тишиной обратясь,
возник за спиной.

<Любимая, жуть если любит поэт>,
  но вижу одно:
    как холоден мартовский
  утренний свет
  и близко окно.

Сквозь узких ладоней
как спирт ледяной
   испаряется смерть
пока ты здесь, обратясь тишиной,
  врубаешься в сеть.

Май, 14, 2000




П.

По диагонали баскетбольной площадки
и по радиусу озера, в слабом луче
примиренья  -  быть 
тенью, тенью;
где уходит по диску день
к понедельнику; 
где ты
взаперти  -   не выйти к воде,
не ждать,
не встревожить
Ксению, Ксению.


Июль, 16, 2000



Спящие  скины

Они уже отморозились. Их полуоткрыт рот.
Они не дышат. Их тени развернуты наоборот.
Спартанские царские веки.
					   Ночью в метро

они спят голова к голове
от них пахнет ветром, золой, войною.
Их никто не узнал. Никто не видел их глаз
и дрожало синее пламя, как знамя
						    у них за спиною


Май  20, 2000



Так под вечер тянет на зов стекла
Призрак-тень в ледяной наркоз
Как на свет ладони летит пчела
И, ужалив, летит насквозь

Поздний иней с крыльев ночных стрекоз
Закалит острия осок
В ледяные зубья опасных звезд,
Что прогрызть норовят висок.

И какая разница, где - упав
Между странных высоких стен
В отраженном множестве двух зеркал
Ты навылет пройдешь как тень.

                                    Июнь, 6, 2000




В. Е.

Я вижу безумных ангелов в темных дворах
и знаю - весна пройдет, как дурная кровь - 
станет совсем прикольно: накатит down и страх.
		Хуже только любовь. 

Когда один подойдет ко мне,
укусит в плечо, ирокез склоня,
я вижу, как у него на ремне
загорится  лазерный диск; фигня,
мне не больно, я знаю,
	как целуется ангел - панк,
в белую ночь двора закинутый  героином:

вполне невинно - ирокезом к плечу припав,
и горит его поцелуй
				татуированным георгином.

Май  20, 2000


Утро  мая


ни блеск ни свет холодный
		лишь ножей
холодный блеск
как лежбище ужей
там нищета, инцест, шизофрения
и пьяный мат несется с этажей.

И фортепьянный звук
охрип, как бомж с утра,
когда больной ребенок даун
					вяло
ужонком выполз из-под одеяла
и тычет в клавиши.
И посреди двора
щитом к асфальту ангела примяло.


Май,16,2000



А.Семенцову


вода была рядом, светились рыбы, мы шли по краю.
старые льдины злобно речи вели на финском.
плоское   междуречье напоминало карту.
тыл обращен ко лжи гелиопольским сфинксом.

сколько можно   метаться, надо ль в болотах Дельты
ни  скорпионов не бойся, ни воцарятся мрак и упадок
угол Роны  с Фонтанкой - бриты и кельты;
бритые скины в метро;  мир и порядок.

вот бомжей наломилось у входа в метро  до кучи.
стоят и поют Среднего Царства хриплые гимны.


и все люди бледнеют, и цветет  мастерская Птаха,
и Осветитель Творящий выходит из мрака.


звезды плывут по Неве на Северо-Запад,
то ли храм освещая, то ли  свет 
   омраченным  лицам.
а пока бессонный десант прячется за фасадом,
  мы  добредем домой мерзлым февральским садом.


февраль  на изломе. Звезды стекают к Дельте.
нищие все поют прекрасными голосами.
ничего не случится худого:
      дозор не схватит,
толпа не выдаст, тварь не ужалит.




ничего не может быть дальше базара.
туда мы идем через весь город,
будто проходим Великий Шелковый Путь.

вот и любимая мною прекрасная барахолка.
там смуглые дети сидят на земле,
в карамельный бубен бьется пчела,
мертвые бабочки на игле,
красные платья горят дотла.
Это окраина, это окалина с краю
эпического осколка.

Можно читать до дури про дальние страны
с Синдбадом, Шехерезадой и Аладдином.
как ни кидай - они не дальше базара
того самого, а не с Аладдином и Насреддином
по пути к которому
 нищие из барака
вылезли и поют на площади под часами
того самого, где мне дадут кирпичного рака
с еврейскими на живую нитку глазами.

Нет ничего дальше базара, но путь конечен
как бегство в Египет;
увязая в песке по пояс,
идет моя бабка, меня за руку тащит -
смертна она, конечны мы с ней, базар каноничен.



Буколический рейв


Что за сезон - не понять: ни веток,
ни листвы в том саду за оградой.
Там Хлоя, наевшись таблеток,
отрывается сутки кряду.

Вокруг в тесноте скачут фавны,
травные девы, конопляные нимфы,
там козлоногие кислотные фаны
на маковых грядах травят мифы.

Тридцатилетний смотрит на Хлою, говорит
 -  малолетка; 
все они только и знают:
	баксы, бухло, таблетка.
Зачем она мне?  Я её поменяю
на того парня, что с телом фавна:

он третьего дня как вернулся с зоны,
но по пути еще четверых зарезал.
Но не кровью пахнет от него,
			     а "Кензо".
И у него, уверен, красивый жезл.
 

Тут под куполом стало намного светлее;
в трещинах, щелях
застряли сухие звезды
и я рассмеялась как можно злее
и сказала
                   -  зачем завез ты

дурочку эту сюда,
 трахнул лучом кислотным,
подсадив на дозу за раз…
ты станешь пятым по счету фраером нотным,
кого замочит твой зек-пидарас.



Никто не понял: как бы конец сезона,
но какого - не скажет никто.
По беглому фавну рыдает зона,
о ней  -  не вспомнит никто.


Жирный  ди-джей  ляжки развел, как Даная.
Картина "Вальты прилетели": 
совсем охуев,
прыгает фавн в окно.
Как заводная,
красноволосая Хлоя танцует рейв.

Май, 16,2000



В Чертоге Двух Истин


1

Пробежит, как по телу озноб,
			сентябрь,
безумная нищенка плюнет в лицо,
			больная,
осклабится бомж, толкнуть норовя под поезд,
пробежит по телу сверкающий 
свет холодный,
				уйдет к небу.

2  

Опять и опять вернется, 
пока я не пойму, 
что он уже не уходит,
что в теле от макушки до пяток
навсегда остался холодный свет вертикальный;
вертел мерцающий;
металлический луч.

3

Это значит,
что в Чертоге Двух Истин
Анубис уже взвесила на весах
			мое сердце
под хищным прицелом глаз Аммата
	и, отняв у врага моего
погребальный лазуритовый стержень,
они подсадили меня на этот 
луч вертикальный.

		    4

Это значит,
меня никогда больше не тронет
ни псих, ни преступник,
бешеный пес будет пятиться от меня,
пока не сдохнет;
прокаженная будет плевать в меня,
		сама исцеляясь,
а потом, не найдя на себе
		и следов проказы,
станет целовать мой след
		и есть землю.

5

Дрожь октября,
я отпускаю ночных дозорных
		на все четыре.
Ночью заморозки - скорпионы померзли,
		валялись с утра во дворе,
пока дворник
не смел метлой
и, матерясь,
не сгреб к помойке

Май, 16, 2000



Город на игле


1

		нева и вена обе на игле
чуть вечер - бац - сверкнет игла во мгле
(на Петропавловке, конечно же) -
и в вену - то есть в неву
прицельный, blinn, укол.
И это, people, тот ещё прикол:
невы державное течение надменно,
но только ангельский
			вонзится дырокол -
драйвовый кайф накатит постепенно.



2
		
		так вздуется вена, как вспухнет нева,
		чтоб drug по дороге бежал,
		горел, опаляя мосты, острова,
		грозя превратиться в пожар.

		И бронзовый ангел стоит на крыле,
		и город как сука торчит на игле.

   

3

-	Я пятый день, а может быть, седьмой
тебя не вижу,
я не верю в то,
что мне сказал автоответчик,
					blinn;
не стоит париться.
Привет.  <Всё вздор один…>* 
 

4

-	Я пятый день, а может быть, седьмой
(какая разница!)  болею
то есть, нет.
Я с ангелом дружил.
Но нам вослед
все время луч какой-то;
я бежал - короче - я бежал
				как на пожар,
стремительный и легкий,
				как Бежар.

И тут я понял,
		что бегу один.
Глазенки поднял вверх и обалдел:
он <там> стоял, придурок, не у дел:
и не взлетел, 
  и вниз,
			    назад -
       нельзя.

С улыбкою победного ферзя
я от Невы подальше отошел,
потом назад вернулся.
       Я зашел
к Диме Григорьеву
			в котельную.
Пока.
 

5

		И я подумала: не врет наверняка
(и анаграмма вовсе не случайна -
     единственна -
точна необычайно).
    нева и вена.
как  Кура,  рука…

Май, 14, 2000


Северный знак, колумбария розовый злак  - 		
Ионический этот напряг воробьиному скоку подобный;
Мертвенный пепел и прах, и мигреневый шлак,
Еле заметный на креповых флагах, где список подробный
Ложноклассический mors, rtis с-мерт(ь)
Ь [знаком] закончим как жизн(ь): азъ есм(ь).
Гимназистом, не выучившим ех temporale,
Orbis terrarum  облетев по спирали,
Рельеф обозначится раньше, чем в декабре.
Ионический абрис проступит сквозь изморозь весь в серебре
Глории Дей, на полскок воробья повзрослевшей,
Онтологическим ратушным шелком плеснув,
Радост(ь) и скорб(ь) смерт(ь) и латын(ь) уразумевшей,  -  
(Ь) - этим знаком, как радост(ь) и скорб(ь) и латын(ь) 
                                                      и закончим, всплакнув.

Ноябрь, 9. 1994.



Трижды прерываясь полями, рдел
как в письме безумном, наклон осин
где текла по кругу вода, и где
исчезал в сетчатке лесной курсив

снова ускользая, входя в тоннель
ангельской подлодкой из глубины
вспыхнет  -  и окрестность сойдет на нет
в черно-белых  -  в точках  -  снимках луны

кто теперь  -  с навязчивостью таро
изобильным маслом густых картин
погасив холодное серебро
резко снимет ломку  -  как карантин. 

Сентябрь, 26, 2000