Рефлексии

 

Дмитрий Голынко - Вольфсон

Европа, Петербург, современность и литературные мифы

В Петербурге проспекты, палисадники, скверы, сквоты, каменные мешки, ротонды и т.п. сложены и спрессованы не только из гранита, бетона или дерева, но также из мифов, из мифологической протоплазмы. Почти каждый петербургский топоним окружен ореолом мифов - космогонических, демиургических, апокалиптических, бытовых и культурных. Мифы эти поочередно были инспирированы классической русской литературой, щеголеватой патетикой русского символизма или "крикогубым" мессианским футуризмом, пафосной эзотерикой авангарда, или "желторотым" русским постмодерном. Мифы - сваи, глыбы и опоры Петербурга, его, фундамент, каркас и цементирующая сцепка. Среди них лидируют: миф о смертоносной оживающей статуе, продуманный Р. Якобсоном, и о фатальности карточного (не)везенья, изученный Ю. М. Лотманом. Миф об инфернальном и кукольно-манекенном городе-вертепе; миф о гробовщицком и ведьмаческом мираже. Миф о Петербурге как новой, преображенной античности, новом Ренессансе, Венеции барокко, Париже рококо, декаданса или сюрреализма, сконденсированных на одном квадратном метре петербургских пустырей и брусчаток.
Магистральным, осевым мифом петербургского градостроительства и культуропроизводства оказался миф об европейском генезисе города, об его вестернизированной "природе" и диктуемой им прозападной идеологии (варьируемой в зависимости от метаморфоз европейской культурной моды). Петербург - апофеоз и фильтрат всего европейского в России. Так вроде как было и так вроде как будет, - от Петра I до постсоветских градоначальников. Но парадокс в том, что мифологизированный европейский статус Петербурга вовсе не означает его копиистское следование европейским образцам и стандартам, вовсе не означает, что петербургская архитектура или архетипы поведения следуют антологическим западным нормативам, вовсе не означает, что какой-либо ракурс петербургского ландшафта воспроизводит альбомно-туристические картинки Парижа, Лондона, Милана или Венеции. Парадокс и казус местного мифологизирования Европы заключается в претензии Петербурга служить безупречным транслятором европейской ментальности, - то есть улавливать некий условный "эйдос" европейской культуры, пребывая по отношению к ней в неукоснительной дистанции.
Петербургский интеллектуал (а производителями и распространителями мифа об европоморфизме Петербурга выступают персонажи интеллектуальной элиты, литераторы par excellence) обнаруживает, что отправной пункт петербургской идентичности - не дифференциация между европейским и исконно-русским, а между европейским и специфически петербургским (или Петербургом как Другим-Двойником Запада). Что стимулирует петербургских литераторов и художников безостановочно поставлять свои авторские версии, индивидуальные модели мифа об Европе, экстравагантные и пастишные, профетичные и ернические, хвалебные и идиосинкразичные. Изготовление персональных проектов мифа об Европе дает петербургским авторам если не гарантию, то шанс сконструировать и обрести собственный культурный имидж, а то и харизму, - через призму вольно истолкованной или выдуманной Европы, гибрида частного и коллективного фантазмов. Произведенный навскидку смотр подобных моделей мифа об Европе, разработанных в постперестроечный период, позволяет приблизительно прочертить картографию петербургской литературной сцены 90-х, наметить ее доминантные мотивы и тенденции.
Наиболее традиционный, одиозный и помпезный вариант петербургского мифа об Европе - представление ее пантеоном культурных ценностей, построенном на идее имперского величия и иудео-христианской риторики, а Петербурга, следовательно, мавзолейным образцом этого пантеона (предельно эстетизированным и очищенным от меркантильного капиталистического консуммеризма). Заложниками и должниками этого долговечного (и довольно репрессивного) мифа пребывают прочти все петербургские литераторы, неважно, подходят они к нему панегирически или иронично, отстаивают ли подобно В. Кривулину, классическую систему символов и метафор, или развенчивают ее, подобно А. Скидану или Н. Григорьевой, прибегая к дискретным техникам письма.
Другой алгоритм мифологизации Европы в петербургской литературе - почитание и присягание ее элитарной учености, кастовому регламентированному академизму в пику русскому нелюбопытству, инертности, полуграмотности и т.п. Культивирование такого мифа об Европе - кабинетном интеллектуальном парадизе - прослеживается у писателей, неоднократно востребованных западным университетами (например, у А. Эткинда или А. Драгомощенко).
Третий сценарий мифологизации Европы - различение в ней неохватного поля социального многоголосья, где речевые и языковые коды приравнены к объектам травестийно-пародийной манипуляции, что априори не допускается в казенно-прикладном и номенклатурном языке власти, довлеющим в русской литературе. Подобная тематизация Европы как зоны лингвистической свободы и неподцензурности проявляется и в родственных концептуализму текстах А. Бартова, и в гротескно-цитатном квазинабоковском стиле М. Берга, и в прибегающих к высоким технологиям визуальным коллажам А. Горнона.
Четвертый, наиболее скандально-ориентированный прием мифологизации Европы - обнаружения в ней стратегий радикального жизнестроительного эксперимента, брутального и напропалую проживания своих непутевых, но неподкупных и бесшабашных биографий. Так, например, постклассические романисты М. Климова и А. Ильянен подают себя намеренными преемниками ниспровергающих символический порядок эскапад Жене, Селина, Батая, и других, - правда поданных уже с ревизионистским снижением и в модернизированном ключе.
Технологий мифологизации Европы в петербургской литературе, про всей видимости, немеренно, здесь перечислены лишь самые наглядные и броские. То, как конкретный автор подходит к Европе - с собственническим снобизмом, с галантным любопытством или подобострастным восхищением, говорит, в первую очередь, о нем самом , о его приватной манере письма, - и кроме того, позволяет судить о приоритетах и веяниях в петербургских литературных раскладках.
Hosted by uCoz