Наль Подольский

ПОВЕЛИТЕЛЬ ТЕНЕЙ

Он пытался узнать адрес Вольфа через справочное бюро, но людей с
этой фамилией оказалось более сотни; он готов был их всех
обойти, однако столько адресов сразу ему не дали.

Оставалась последняя возможность, ее он приберегал на конец:
пойти к тем людям, во флигеле дворца, куда она его приводила.
Правда, он плохо себе представлял, как будет там объяснять, кто
он такой и чего хочет. Но других путей не было, и однажды
вечером он направился к набережной. Его память не сохранила даже
имен хозяев, и он дорогой обдумывал, как ловчее начать разговор:
"вы наверное меня не помните" -- что-нибудь вроде этого.

Дверь открылась, он был встречен улыбкой очаровательного
голубоглазого существа, и только хотел произнести свою нелепую
фразу, как его уже потянули за руку:

-- Наконец-то пришел! Почему все опаздывают?

Пробираясь за своей провожатой по темному коридору, он думал,
как и куда он мог опоздать, и тут же забыл об этом -- был опять
приглушенный свет, было много народу, но сразу, не успев еще
оглядеться, он почувствовал прикосновение холодной и спокойной
тоски, в любой толпе сообщающей, словно с непрошенной
равнодушной любезностью, что единственного нужного вам человека
в этой толпе нет.

В дальнем углу кто-то, держа на коленях магнитофон и крутя
ручки, извлекал из него музыку, и одна пара медленно танцевала;
у входа, в полутьме, на диване несколько человек очень тихо
между собой разговаривали; посредине же комнаты, под деревянной
аркой, худощавый и смуглый юноша, в окружении нескольких
зрителей, настраивал гитару.

Голубоглазая провожатая его бросила и улетела в прихожую еще
кого-то встречать, а он стал искать глазами хозяина. Тот подошел
к нему сам, и приветливое лицо, улыбка, внимательные глаза,
внушили было поэту надежду, но сказать он ничего не успел; его
усадили в кресло поблизости от гитариста, познакомили с сидящими
рядом гостями, чьи имена он и не пытался запомнить, и хозяин
тотчас исчез.

Молодой человек в желтом свитере и с яркой бутылкой в руках,
пробиравшийся мимо, стараясь не наступать на ноги, задержался у
кресла поэта, задумчиво поглядел на него и, наклонившись, оставил
в его ладонях белую чашку с красным густым вином. Уловив, что
зевать тут нельзя, поэт спросил его, минуя всякие предисловия:

-- Вы не знаете профессора Вольфа?

-- Вольфа?.. Я знаю его племянницу...

-- Она будет сегодня?

-- Слишком трудный вопрос,-- улыбнулся тот виновато,-- она как
туман, незаметно приходит, незаметно уходит,-- он закончил фразу
уже на ходу, направляясь к танцующим, и в руке одного из них
появилась тоже белая чашка, не прерывая танца, они поочередно из
нее прихлебывали.

Гитарист перестал возиться со струнами и опустил на колени
гитару.

-- Тихо, новая песня! -- сказал кто-то в сторону магнитофона, и
его сразу выключили. За открытым окном прошуршала легковая
машина, и стало совсем тихо.

-- Замерзшие корабли,-- произнес гитарист задумчиво, так, словно
был здесь один и разговаривал сам с собой.

Из прихожей проникла в комнату женская фигурка, она бесшумно, но
решительно скользила к центру.

Гитарист, по-прежнему ни на кого не обращая внимания, начал
перебирать струны:

Вечер красные льет небеса<$FЗдесь и далее --
стихотворение Р.Мандельштама "Замерзшие корабли".>
В ледяную зелень стекла,
Облетевшие паруса
Серебром метель замела

-- Вам везет, ваша Вольф пришла! -- шепнули поэту на ухо. От
волнения, от восторга и от смущения, что не узнал ее издали, он
растерялся и сидел в своем кресле не двигаясь.

Фигурка подошла ближе -- слава богу, он не успел к ней броситься
-- это была не она!

Девушка в черной шали, с красивым и милым лицом, не сводя с
гитариста глаз, опустилась легко, беззвучно, и села на пол,
прислонясь к витому деревянному столбику.

И не звезды южных морей,
И не южного неба синь --
В золотых когтях якорей
Синева ледяных трясин

Не она... как же это?.. Свет лампы стал тусклым и желтым, и
сделалось душно.

Девушка обвила колонну курами и глядя завороженно и грустно на
рассыпанную по полу бахрому своей шали.

Облетевшие мачты -- сад
Зимний ветер клонит ко мну.
А во сне цветут паруса,
Корабли встречают весну

Ему казалось, он вот-вот задохнется... это уж слишком... город
над ним издевается... скорее, скорее отсюда...

И синее небес моря,
И глаза синее морей,
И краснея, горит заря
В золотых когтях якорей

На дворе было сухо и холодно, улицы коченели от первых осенних
заморозков. Дома потеряли теплые оттенки и в мертвящем свете
ртутных светильников были все одинаково мерзлого жемчужно-серого
цвета. Окна отбрасывали на асфальт зайчики, перекошенные
четырехугольники лилового света, словно от чудовищного ночного
холодного солнца.

Он шел быстро, будто куда-то спешил, и холод съедал звуки его
шагов.

Какой больной город... как брошенный дом зимой... сначала
остывают в нем печи... ложатся ледяные узоры на стекла... потом
и они исчезают, в доме морозно и сухо... наконец, замерзают
звуки, скрипы и шорохи пустого дома... дом мертв... нет, это
слишком страшно... он же решил не знаться больше с кошмарами...
Город,-- как жемчуг... если жемчуг не носят, если он не касается
человеческого тепла, жемчуг медленно умирает... город медленно
умирает, как жемчужное ожерелье в шкатулке... ах, это тоже
страшно... лучше просто -- замерзшие корабли... придет весна,
растопится лед, поднимутся паруса, и поплывут корабли...

Одурманивая себя подобного рода мыслями, он вышел к темной
громаде спящего собора. Холодная, молочного цвета луна висела в
лиловом небе, и тень собора, огромная, причудливо перекошенная,
лежала на площади. Поэту в ней что-то померещилось странное, он
отошел подальше и стал рассматривать купол -- все как будто на
месте... только фигуры архангелов... странно опустились их
крылья... странно изогнуты спины...

...Как крючья вопросительного знака,
У всех химер изогнута спина...

Он словно рядом слышал каркающий голос профессора... да, по всем
углам на соборе сидели химеры.

Поэт не стал их разглядывать. Он внезапно обрел хладнокровие и
скорым шагом, будто шел по делам, отправился к дому. По пути он
спокойно рассуждал о своем положении, так, для порядка в мыслях,
хотя, собственно, все и так было ясно.

Город мстит ему... и ее не отдаст. И это справедливо, пожалуй...
почему он рассчитывал на нее?.. со своими кошмарами он должен
справиться сам... только здесь это вряд ли удастся... значит,
нужно уехать... насовсем?.. нет, зачем же... два раза этой
болезнью он не будет болеть... и чем скорее, тем лучше... хоть
завтра...

Звука собственных шагов он не слышал, их наверное приглушал
холод. А может и не в холоде дело... он уже не принадлежал
городу и стал для него тенью... а разве тень может шуметь?

Остановился он только раз по дороге -- на узком висячем мостике
через канал. Он оперся на перила и смотрел вниз, на мерзлую
воду, неподвижную, тихую, готовую к долгому зимнему сну.

-- Город мой, больная жемчужина, я прощаюсь с тобой! -- он
говорил негромко и медленно.-- Я не пленник твой больше и уже
никогда им не буду... Я вернусь, но буду лишь гостем, и никогда
-- рабом... Но сейчас мне грустно, как грустно, о город, уходить
из этого рабства! Город мой, прекрасный и страшный, я прощаюсь с
тобой, добрых слов тебе, город!

У ворот его дома кто-то стоял, и поэт попытался его обойти,
заподозрив, что город посылает ему еще один призрак -- неужели
мало химер -- но фигура шагнула к нему, и в походке ее поэт
уловил что-то знакомое -- это был черный скрипач. С глухим
мычанием он протянул поэту белый конверт и растворился в темноте
подворотни.

Поднимаясь по холодным ступенькам, поэт думал, как поступить с
конвертом -- он был уверен, что это город хочет ему помешать
уехать и расставляет очередную ловушку.

Он положил конверт на стол и не стал распечатывать.

Дом-часы напротив был темен, и дежурное окошко в мансарде --
ночная стрелка города -- тоже было темно. Часы в эту ночь
уснули, и время в городе остановилось.

Не включая света, поэт лег спать, и сразу заснул, спокойно и
крепко. Ему снилось теплое море и соленые брызги волн, и
шершавые белые камни, нагретые солнцем, он отчетливо ощущал их
тепло.

Проснулся он очень поздно, в настроении веселом и легком, он
давно уж не просыпался с таким удовольствием.

Улыбаясь своим ночным страхам, он разорвал конверт.

"Милый поэт, я о вас не забыла. Кстати, поэт, вы уверены, что я
существую?

Постарайтесь простить мне, что я вас тогда столь бесцеремонно
выпроводила, но вы же помните, как все было: гипноз, увы,
кончился, и нам нечего было сказать друг другу.

Мне кажется, в вашем отношении к городу слишком много
болезненного -- да, да, поэт, вы больны этим городом, и вам
нужно лечиться. Лучше всего вам уехать, хотя бы на год, и когда
вы вернетесь, все будет уже по-иному, этот город станет вам
другом, и я, наверное, тоже.

Я дарю вам, поэт, мою давнюю мечту, для меня несбыточную:
поезжайте поближе к Москве, в какой-нибудь тихий город, в
Ярославль, во Владимир, и прямо с вокзала идите в театр.
Проситесь туда кем угодно -- расставлять декорации, подметать
сцену -- все равно, кем. Не выйдет в одном городе -- переезжайте
в другой, где-нибудь вас возьмут.

Я тоже исчезаю из города, может быть, вам от этого будет
приятней и легче уехать.

И еще, поэт, не слушайте Вольфа. Если у вас хватит сил
свидетельствовать о гармонии, или хотя бы о тоске по гармонии --
я ваша верная поклонница.

До свидания, милый поэт, до свидания через год, если вы захотите
меня видеть, а пока я желаю вам счастья".

В конверте было что-то еще -- он встряхнул его, и оттуда выпала
маленькая картонка: железнодорожный билет. Он взял его со стола
-- это был билет до Москвы на вечерний поезд.

Он взглянул на дом через улицу -- третий этаж там погас, а в
мансарде еще было темно, значит поезд его через три часа. Он
собрал свои вещи, все они легко уместились в старый его чемодан,
и комната сразу стала чужой, ему делать здесь было уже нечего.

Захлопнув наружную дверь, он не испытал сожаления, и сам этому
удивился, а выходя из парадной, ощутил даже веселье и особую
легкость, оттого что больше нигде не живет, и все, что имеет --
с ним, в нетяжелом маленьком чемодане.

Ему не пришлось размышлять, где убить лишнее время -- рассеянно
и привычно, как ходят со службы домой, он направился к пустому
дому.

На лестнице по краям ступенек кое-где сохранились огарки свечей,
и он грустно им улыбнулся, как старым знакомым.

По третьему этажу разносился частый и звонкий стук, он дробился
и множился в пустых анфиладах, словно сонмы детей-невидимок,
играя невидимками-мячиками, хлопали в гулкие стены.

В поисках источника звука он проходил по комнатам, увешенным
сплошь пустыми картинными рамами, золотыми, черными, желтыми, то
почти совсем новыми, то совершенно ободранными, и пятна на
старых обоях, паутина и трещины рисовали в пустых квадратах
фантастические портреты, равнодушно глядящие на пришельца.

Стучали в последнем зале этой диковиной галереи -- создатель ее
и хранитель, черный скрипач, вешал очередную раму, высокую, в
рост человека, при этом не выпуская из рук своей скрипки, хотя
она ему сильно мешала. Глухой и немой, он тем не менее
почувствовал приближение постороннего; обернувшись, он уронил
молоток на пол, поднес два пальца к губам и нетерпеливо подул
между ними. Поэт протянул уме пачку, но он взял только две
папиросы и одну из них закурил, а другую спрятал в рукав.

Словно выбравшись из футляра сама, в руках его очутилась
скрипка; он начал играть, и музыка казалась поэту очень красивой
и очень грустной. В густеющем сумраке слабо мерцало золото рамы,
и черный скрипач в ней казался собственным ожившим портретом.

Музыка лилась и лилась, завораживая поэта, и он уже не мог
уловить, где кончала одна вещь, и где начиналась новая.

В рамах на стенах, одно за другим, начали возникать лица, они
все внимательно слушали, и поэту вдруг стало страшно, что
скрипач чарами музыки заключит и его в одну из пустых рам и
оставит навсегда в этом мертвом доме.

Но он внезапно понял -- здесь скрипач не при чем, это город не
хочет его отпускать... Он повернулся и быстро пошел прочь.

Только выйдя на набережную, он замедлил шаги. Опускались
холодные осенние сумерки, в воздухе плыли снежинки, они тихо
покачивались, словно танцуя под звуки скрипки, и садились на
неподвижную воду, пропадая в ее черноте.

Поэт шел не спеша, и темные окна пустого дома пели знакомую
мелодию:

И не звезды южных морей,
И не южного неба синь --
В золотых когтях якорей
Синева ледяных трясин.

ПЯТОЕ СОСТОЯНИЕ

Александр Петрович Самойлов обнаружил в своем почтовом ящике
престранное письмо, которое, собственно, и назвать-то письмом
можно было чисто условно. На плотном жестком конверте не было ни
марок, ни штемпелей, а только надпись: "Господину адвокату".
Внутри же оказалась визитная карточка, при полном отсутствии
каких-либо пояснений. Текст карточки гласил: Иосиф Хейфец,
председатель правления фирмы "Хейфец", электронные музыкальные
инструменты, адрес: Санкт-Петербург, гостиница "Прибалтийская",
и номер телефона. На оборотной стороне то же самое повторялось
по-английски, но с адресом нью-йоркским.

"Значит,-- отметил мысленно Александр Петрович,-- для визита в
Россию был заказан специальный тираж визитных карточек". Это
заслуживало внимания, и адвокат решил посмотреть сквозь пальцы
на несколько неуважительный способ приглашения.

Набрав указанный номер, он услышал веселый девичий голос,
говорящий по-русски в основном правильно, но с заметным
акцентом. Мистер Хейфец сейчас очень занят, но приглашает к себе
господина адвоката ровно в четыре часа.

"Это уж слишком,-- подумал Александр Петрович,-- мистер
Денежный мешок многовато о себе воображает".

-- Поймите меня правильно, барышня,-- Александр Петрович
заговорил жалобным тоном, как всегда, когда собирался
кого-нибудь поставить на место,-- у меня много дел, и, чтобы
решить вопрос о возможности встречи с мистером Хейфецом, я
должен хоть что-то знать о ее цели.

Трубка в ответ разразилась трелью беззаботного смеха:

-- О, господин Самойлов, умоляю, не обижайтесь. Мистер Хейфец не
может поговорить с вами, у него сейчас лечебные процедуры, а
меня он не ввел в курс дела. Я -- Джейми, секретарь по русским
связям. Мистер Хейфец поручил мне передать вам приглашение, но
ваш автоответчик не работает. Поэтому вы получили визитную
карточку без пояснений, это мой личный промах, простите,
пожалуйста. Уверяю вас, я еще не видела человека, который счел
бы беседу с мистером Хейфец бесполезной. Вы потратите совсем
мало времени, я пришлю за вами машину, о'кей?

-- Спасибо, я на своей доберусь,-- все еще обиженно проворчал
адвокат.

Визитная карточка Хейфеца обладала свойствами волшебного
талисмана, превращающего своего обладателя из обыкновенного
незаметного человека в значительную персону и всеобщего любимца.
Все -- и швейцар, и портье, и молодой человек спортивного вида,
проводивший адвоката к лифту,-- вели себя так, будто полжизни
ждали случая услужить Александру Петровичу.

Джейми оказалась долговязой, нескладной, но совершенно
очаровательной девушкой. Она встретила адвоката у лифта,
встретила, как любимого родного дядю, приехавшего из дальних
краев.

-- Чудесно! Я вижу, вы больше не сердитесь. Сейчас я представлю
вас мистеру Хейфец.-- Она выжидательно остановилась.

Адвокат проследил за направлением ее взгляда. По коврам коридора
бесшумно и медленно приближалось сияющее никелированными
деталями сооружение, в коем Александр Петрович не сразу признал
инвалидную коляску. В ней покоился маленький горбатый человек с
непропорционально большой головой, в черном пиджачке и при
галстуке. В голубых глазах и крупных чертах лица застыло
выражение детской серьезности. Он что-то говорил, а идущий рядом
молодой человек делал на ходу записи в блокноте, одновременно
ухитряясь выражать походкой почтительность. Позади, в небольшом
удалении, следовала группа из нескольких человек: фотограф,
девица с видеокамерой, медсестра в белом халате, горничная и еще
два персонажа, чьи роли по внешнему виду не угадывались. Зрелище
в целом размеренностью движения и торжественностью напоминало
сцену из египетской жизни, не хватало только нубийцев с
опахалами.

В нескольких метрах от адвоката и Джейми процессия остановилась,
Джейми подвела Александра Петровича поближе и представила
горбуну, который протянул ему свою миниатюрную лапку, впрочем, с
довольно крепким пожатием. Движение возобновилось, и вся группа
проследовала в апартаменты Хейфеца.

Остановившись наедине с горбуном, адвокат ожидал от него
краткой, насыщенной информацией формулы делового предложения. Но
Хейфец, пригласив Александра Петровича сесть, не спеша
прокатился из угла в угол гостиной, а затем подъехал к адвокату
вплотную:

-- Что вы скажете о чашечке кофе, господин Самойлов? -- Не
дожидаясь ответа, он нажал кнопку на пульте своей коляски и
произнес несколько слов по-английски в телефонную трубку. Затем
он снова перешел на русский язык: -- Мне про вас говорил
Костенко. Вы были его адвокатом на процессе о самолете, помните?
Его все равно посадили, но он говорил, что вы его защищали
блестяще.

Чтобы заполнить возникшую паузу, Александр Петрович изобразил
удивление:

-- Неужели вам нужен здесь адвокат?

-- Нет,-- в глазах Хейфеца чуть заметно обозначилась улыбка,--
но он еще говорил, что вы раскопали такие вещи, которые КГБ
хотело спрятать, и только из-за этого его не расстреляли, а
посадили.

Джейми прикатила кофейный столик.

-- Мне все это уже нельзя,-- Хейфец показал ладошкой на
хрустальные флаконы с цветными ликерами,-- но если вам можно, то
попробуйте, а я с удовольствием посмотрю, как вы пьете,-- он
замолчал, ожидая, пока секретарша нальет кофе и удалится.

-- Значит, вы хотите, чтобы я для вас раскопал какие-то вещи? --
спросил адвокат, любивший сохранять инициативу в разговоре.

-- Очень простые вещи, господин Самойлов... очень простые.--
Горбун печально покивал головой.-- Каждый человек должен иметь
свою могилу. Моя могила уже не за горами, но сначала я должен
знать, какая могила у моего брата Соломона. Он был моим старшим
братом,-- Хейфец сделал паузу, с интересом наблюдая, как адвокат
дегустирует ликеры.

-- Соломон был физик, и даже очень известный физик. Из-за этого
он знал государственные тайны и не мог отсюда уехать. Он умер в
восемьдесят четвертом году. Я хотел прилететь на похороны, но
мне ответили, похорон не будет, и визу не дали. Я посылал
запросы о причинах смерти, от себя и от американского сената, но
они отвечали одно: погиб во время научного опыта, а что касается
подробностей, то это -- сплошная государственная тайна.

Хейфец медленно прихлебывал кофе, и адвокат терпеливо ждал
продолжения.

-- Господин Самойлов, я предлагаю десять тысяч долларов, если вы
расскажете мне, как умер Соломон Хейфец, и двадцать тысяч --
если покажете его могилу. Это ваш личный гонорар, а все, что
придется кому-то дать, я заплачу отдельно.

Адвокат хотел было по привычке взять время на размышление и
поторговаться, но чутье подсказало ему, что в данном случае это
невыгодно.

-- Хорошо, я попытаюсь.

На прощание Хейфец сказал:

-- Я пробуду здесь месяц и, может, еще неделю.

Сопоставив кажущееся простодушие горбуна с его положением в
иерархии мира бизнеса, Александр Петрович заключил, что в этом
деле любая халтура будет жестоко наказана и придется поработать
добросовестно.

Фамилия "Хейфец" в его памяти смутно ассоциировалась с каким-то
университетским скандалом, и, обладая обширной сетью полезных
знакомств, он выбрал из них наиболее подходящее к данному случаю
-- одного из проректоров университета. Тот принял адвоката
радушно, поскольку был ему кое-чем обязан, но от разговора о
Хейфеце попытался увильнуть. Так Александр Петрович впервые
столкнулся со странной особенностью: все, кто знал Хейфеца,
говорили о нем крайне неохотно, словно на это имя было наложено
некое заклятие.

Все же минимальную стартовую информацию адвокат получил. Хейфец
считался талантливым физиком, но обладал тяжелым характером. Ему
покровительствовал Сахаров, когда был в силе, до ссылки, и по
проекту Хейфеца, при поддержке академика, в университете
строился циклотрон. Финансировало его космическое ведомство,
циклотрон на них работает до сих пор, хотя лаборатория в упадке
и новый начальник тихо спивается. Вскоре после пуска циклотрона
Хейфецом стала активно интересоваться госбезопасность якобы
из-за связей с международным сионизмом. И вот, когда его пришли
арестовывать, произошла невероятная, дикая история: сам Хейфец и
те, кто за ним явились, бесследно исчезли. Скорее всего,
конечно, при аресте что-то вышло не так, и гебешники таким
образом заметали следы. Но больно уж неуклюжая выдумка. В общем,
дело это поганое, и лучше в него не соваться.

Обдумывая результаты разговора, Александр Петрович пришел к
выводу, что без контакта с госбезопасностью обойтись не удастся.
Все дороги ведут в Рим.

В качестве объекта атаки адвокат избрал отставного подполковника
КГБ Сергея Петровича Клещихина. Ныне бывший чекист занимал
скромный кабинет в мэрии и служил постоянной мишенью для нападок
демократической прессы, на которые не обращал никакого внимания.
В застойные времена подполковник именовался Кречетовым, поскольку
офицерам его хищной организации полагалось иметь птичьи фамилии.
Он, как тогда говорили, "курировал" университет, и никому не
казалось смешным, что один подполковник может курировать
университет.

Александр Петрович заявился к нему в конце рабочего дня, на
случай, если Клещихин сохранил привычку к конспирации и захочет
беседовать на свежем воздухе.

Адвокат не ошибся. Обменявшись с ним рукопожатием, подполковник
бросил косой взгляд в угол кабинета и рассеянно произнес:

-- А я-то уж собрался уходить. У вас ко мне серьезное дело?

-- Что вы, какое там дело! -- замахал руками адвокат.-- Просто
хочу об университете поговорить, вспомнить разные мелочи.

-- Тогда предлагаю пройтись. Вспомнить alma mater можно и на
ходу.

Разговор состоялся на уединенной скамейке в скверике.

Александр Петрович не стал разводить церемоний:

-- Мне нужно знать, как умер Хейфец.

-- Боюсь, этого толком никто не знает.

-- Но его труп был?

-- За кого вы меня принимаете, Самойлов? -- поморщился
подполковник.-- Я с трупами не имел дела. Но, думаю, трупа не
было.

-- А отчет, как это случилось, был?

-- Отчет наверняка был.

-- Мне нужна ксерокопия.

-- Зачем вам это?

-- Дело, видите ли, чисто гуманитарное. Родственники хотят иметь
могилу. Если могилы нет, хотят знать, почему нет.

-- История очень туманная,-- подполковник сделал паузу,
отслеживая взглядом прошедшего по дорожке молодого человека с
сигаретой в зубах.-- У меня были потом неприятности, да и не
только у меня. Вообще у всех, кто имел дело с Хейфецом, всегда
были неприятности. От души советую: не лезьте в это дело.

-- Что бы вы сказали,-- Александр Петрович с удивлением заметил,
что копирует интонации Хейфеца-младшего,-- о тысяче зеленых?

-- Это что, взятка? -- деловито осведомился Кречетов.

-- Взятка?! -- в голосе адвоката прозвучало безграничное
удивление.-- Так это говорят правду, что вы у них еще работаете?

-- Бросьте вы ваши шуточки. Конечно же, нет.

-- Тогда о какой взятке вы говорите? Просто плата за работу в
архиве.

-- В том-то и штука, что дело Хейфеца -- не архивное. Я думаю,
оно не закрыто, я даже уверен в этом.

-- Столько лет -- и не закрыто? Ведь и вашего КГБ уже нет!

-- КГБ нет, а дело есть. Вы же не ребенок, Самойлов. Режимы
меняются, а служба безопасности остается.

-- Ну, раз так, пусть будет полторы тысячи.

-- С вами не соскучишься,-- ухмыльнулся подполковник.-- Обещать
ничего не могу. Позвоню.

Через два дня в том же скверике и на той же скамейке Александр
Петрович получил увесистую пачку листов ксерокопии.

-- Девятая папка,-- коротко пояснил подполковник.-- Последний
год жизни.

Адвокат с первого взгляда оценил товар как первосортный и без
колебаний выложил условленную сумму, по-братски разделив с
подполковником испрошенные для этой покупки у Хейфеца три
тысячи.

Дома, исследуя добычу, он разложил документы на три кучки. В
первую попала банальная полицейская рутина: ежемесячные отчеты
осведомителя из числа научных сотрудников, выдержки из
телефонных разговоров и записей подслушивающих устройств и
прочее в том же духе. Здесь же оказалась копия служебной записки
майора Сапсанова, который "вел" Хейфеца, о его аресте, если,
конечно, то, что произошло, можно назвать арестом.

Во вторую стопку легли бумаги, относящиеся к научной стороне
дела: заявление, то бишь донос, одного из сотрудников Хейфеца и
два экспертных заключения, сделанные авторитетными учеными по
запросу КГБ. Их опусы были для адвоката китайской грамотой, но
конечные выводы отличались простотой: создавая экспериментальную
установку, доктор Хейфец, при попустительстве академика
Сахарова, сделал, по первому заключению, не совсем то, что
требовалось, а по второму -- совсем не то.

Третья группа бумаг содержала разрозненную и скудную, но
совершенно неожиданную информацию: Хейфец занимался кабалистикой
и был причастен к восточным эзотерическим учениям. В частности,
он имел переписку с величайшим знатоком кабалы Бен Шефиром, и
даже всесильному КГБ не удалось добыть копии ни одного из писем.

По окончании сортировки в руках адвоката осталось четыре листка,
которые нельзя было отнести ни к одной из трех групп, и вообще,
соотнести с чем-нибудь разумным. Это были показания сотрудников
лаборатории номер шесть, то есть циклотрона, работавших в
ночные смены. Они утверждали, что видели призрак Хейфеца, и даты
на их показаниях стояли недавние. Что бы за этим ни крылось,
Кречетов оказался прав: дело Хейфеца не закрыто. Значит, если
он, адвокат Самойлов, сунется на циклотрон без надлежащего
основания, то неизбежно попадет в поле зрения нью-кагебе, как бы
оно теперь ни называлось.

Продолжая свой пасьянс, Александр Петрович весь материал
разделил на две части. Направо легло рациональное: доносы,
экспертизы, отчеты; налево -- иррациональное: кабала и призраки.
За увесистую правую пачку Хейфец-младший уже заплатил и получит
ее завтра же, за тощую левую стопку листков ему придется платить
отдельно. Подумав немного, Александр Петрович переложил из левой
пачки в правую два листка -- в качестве наживки.

Далее он на своем портативном ксероксе снял еще одну копию со
служебной записки майора Сапсанова -- тоже небось на самом деле
Тютькин или Лепешкин, подумал адвокат -- и только после этого
погрузился в детальное ее изучение.

Из документов следовало, что Сапсанов "вел" Хейфеца несколько
лет. Майору все было ясно, как божий день: Хейфец выстроил
экспериментальную установку не так, как ему приказали, что в его
профессии уже само по себе преступление, и это -- при постоянных
тайных контактах с людьми, изобличенными в качестве агентов
мирового сионизма. Первый ордер на арест Хейфеца был выписан,
как только его покровитель Сахаров отправился в ссылку. Но не
тут-то было! Хейфец обслуживал предстоящий полет космической
станции на Венеру, и космические боссы оказались не менее
сильны, чем госбезопасность. Сапсанову приказали временно
оставить Хейфеца в покое и копить материал.

Должно быть, майор Сапсанов ожидал запуска на Венеру с
нетерпением не меньшим, чем участники космической программы:
судя по его рапортам, он не сомневался, что зацепил крупную
рыбу. И вот наконец пришло время, когда, с интервалом ровно в
сутки, две ракеты, начиненные исследовательской аппаратурой,
стартовали к Венере, а для майора наступил звездный час.

На операцию он выехал лично, ничто не предвещало неприятностей.
Кабинет Хейфеца прослушивался, он вел себя, как обычно и, судя
по всему, ни о чем не догадывался. У входа в здание циклотрона,
на вахте, вместо сотрудника вневедомственной охраны в этот день
сидел человек Сапсанова, и он тоже сигнализировал, что все в
порядке. Майор остался с шофером в машине, а брать Хейфеца пошли
двое в штатском. Оба имели табельное оружие, обладали отличной
физической подготовкой, и у старшего по званию, лейтенанта, было
индивидуальное переговорное устройство для связи с Сапсановым.
Оба проследовали мимо вахты и поднялись на второй этаж в кабинет
Хейфеца. Происшедший там диалог был записан с микрофона,
вмонтированного в стену.

ЛЕЙТЕНАНТ. Вы -- Соломон Хейфец?

ХЕЙФЕЦ. Что вам здесь нужно?

ЛЕЙТЕНАНТ. Мы из Комитета Государственной безопасности. Вам
придется поехать с нами.

ХЕЙФЕЦ. Бумага есть?

ЛЕЙТЕНАНТ. Какая бумага?

ХЕЙФЕЦ. Ордер на арест, идиот.

ЛЕЙТЕНАНТ. Вы, главное, не волнуйтесь. Вот ордер.

ХЕЙФЕЦ. (после паузы). Хорошо. Но я должен выключить циклотрон,
иначе здесь через час будет Хиросима.

ЛЕЙТЕНАНТ. А что, без вас этого не сделают?

ХЕЙФЕЦ. Я отпустил оператора. Можете сходить убедиться, что на
пульте управления никого нет.

ЛЕЙТЕНАНТ. Да нет, зачем же, идемте вместе (конец записи).

И на этом все кончилось. Ни Хейфеца, ни кагебешников больше
никто не видел.

Через десять минут Сапсанов попытался воспользоваться
переговорным устройством, но оно глухо молчало. Майор вместе с
водителем поднялся в кабинет Хейфеца -- там было пусто. Они
прошли на пульт управления -- оператор оказался на месте,
циклотрон работал. Никаких указаний об остановке циклотрона
оператор не получал, и Хейфец сюда не заходил. Тогда Сапсанов
вызвал оперативную группу.

Всем в лаборатории объявили, что получен сигнал о подложенном
взрывном устройстве, и предложили покинуть здание, в нем-де
будут работать саперы.

Остаток дня, вечер и ночь в лаборатории номер шесть шел обыск
максимальной интенсивности. Отпирали каждую дверь на чердаках и
подвалах, лезли в кладовки, в шкафы и трубы вытяжной вентиляции,
простукивали стены и вскрывали полы -- и все напрасно, никаких
результатов.

Как сообщил, передавая товар, подполковник, эта история поломала
карьеру Сапсанова, его продвижение в должностях и званиях было
заморожено. Он так и остался до ликвидации КГБ рядовым
следователем с майорскими погонами, но дело Хейфеца у него не
отобрали -- скорее всего, никто не хотел с этим бредом
связываться. Где Сапсанов сейчас и что делает, Кречетов не знал.

Адвокат продолжал методично исследовать документы, иногда делая
выписки, и вскоре у него возникло странное ощущение почти
реального присутствия самого Хейфеца или, по крайней мере, его
строптивого духа. Он, видимо, был настолько сильной личностью,
что накладывал свой отпечаток на всех, кто с ним сталкивался.
Через полуграмотные сочинения осведомителей, сквозь собачий язык
рапортов и служебных записок проступал сумрачный образ человека
загадочного, внушающего необъяснимый страх, гордого до
надменности и отделенного от прочих людей барьером
интеллектуального превосходства.

Обдумывая дальнейшие планы, Александр Петрович решил с визитом к
Хейфецу-младшему повременить, чтобы тот не счел кагебешную папку
слишком легкой добычей. Адвокат сосредоточился на другом: как
проникнуть на циклотрон и легализовать там свое присутствие.
"Наверняка всем сотрудникам циклотрона,-- рассуждал он,--
полагаются надбавки к зарплате за вредность работы, и, насколько
он помнил университетские порядки, эти деньги наверняка никому
не выплачивают". Обеспокоив еще раз проректора, Александр
Петрович получил подтверждение своей догадки.

Далее все было делом техники -- той техники, которой он владел в
совершенстве. Телефонные разговоры, сцепляясь один с другим,
словно колесики часового механизма, в течение дня привели к
нужному результату: он был представлен заведующему лабораторией
номер шесть как известный, но чудаковатый адвокат, готовый за
чисто символическую плату отстаивать попранную справедливость.

Адвокат потратил два дня, чтобы стать на циклотроне своим
человеком. Благородство и бескорыстие его миссии открывало перед
ним сердца служащих и, главное, развязывало языки. Закрытых
дверей для него не было -- он мог в любое время разгуливать со
счетчиком Гейгера где пожелает, и ему давали ключи от любых
помещений, дабы он, вооружась рулеткой, мог промерять расстояния
от рабочих мест до источников облучения или шума.

С заведующим лабораторией, профессором Башкирцевым, у Александра
Петровича сложились совершенно душевные отношения. Башкирцев
оказался меломаном и обладателем недурной коллекции старинных
граммофонных пластинок, и домашний музей адвоката -- коллекция
аппаратуры звукозаписи -- привел профессора в восхищение.
Коллекционеры, как дети, мгновенно находят общий язык.

После нескольких дней знакомства, по случаю дождливой погоды,
дело дошло до совместного питья коньяка. Профессор
интеллигентно, но неутомимо поглощал сей благородный напиток,
заедая каждую рюмку ровно одной четвертушкой шоколадной конфеты,
и, не зависимо от количества выпитого, не терял ни
респектабельности, ни детского румянца на гладко выбритых впалых
щеках.

Никакой свидетель не смог бы сказать, что адвокат о чем бы то ни
было расспрашивал ученого, но разговор все время сам собой
касался Хейфеца.

-- Нелегкий он был человек, талантливый, но нелегкий. Никто его
не понимал, да он и не хотел, чтобы его понимали. Да и талантлив
был -- сложно объяснить -- как-то странно... не по-нашему
как-то. Прямо инопланетянин какой-то, сосланный сюда в наказание
за высокомерие.

-- Талантливый? Вы сказали, талантливый? -- рассеянно
поинтересовался адвокат, подливая в рюмки коньяк.-- А я слыхал,
он спроектировал циклотрон неудачно, не так, как надо.

-- Пустая болтовня, чепуха. Можете судить сами: циклотрон уже
дряхлый, а работает до сих пор как часы, весь факультет кормит.

-- Это в каком смысле кормит? -- удивился Александр Петрович.

-- В самом прямом: зарабатывает на жизнь. Мы ведь космос
обслуживаем, а они все еще хорошо платят. И знаете, что мы
делаем?

-- Если это государственные секреты...

-- Какие там секреты,-- усмехнулся Башкирцев, как показалось
адвокату, с горечью.-- Каждый предмет, подлежащий запуску в
космос, они сначала приносят нам, и мы бомбардируем его
ускоренными частицами. А они потом проверяют, не стало ли
что-нибудь от этого хуже... Очень интеллектуальная работа,
знаете ли, вроде лесоповала... Они весьма забавные люди: если в
приборе меняют диаметр заклепки, весь прибор проходит испытания
снова. Одним словом, большая наука.

-- Значит, с циклотроном все было в порядке... А из-за чего же
тогда пошли разговоры?

-- Вместе с ускорителем он соорудил еще нечто, нам не понятное и
к циклотрону, по-видимому, отношения не имеющее. Здесь, под
нами,-- профессор слегка притопнул ногой,-- гигантский бетонный
фундамент глубиной около восьми метров, и в него, внутрь,
проведены мощные токоносители. Я не знаю, что там смонтировано,
но оно пожирает бездну энергии, больше самого ускорителя. И
продуцирует сумасшедшие электромагнитные поля: в радиусе ста
метров обычные измерительные приборы сходят с ума, а на первом
этаже здания отказывает вся электроника. Установка обслуживается
специальными экранированными приборами.

-- Простите, я вас правильно понял? -- изумился Самойлов.--
Несмотря на... гм... отсутствие доктора Хейфеца, вы продолжаете
включать это, если позволите так выразиться, неизвестно что?

-- Вы все правильно поняли, дорогой адвокат. Мы продолжаем
включать это "неизвестно что",-- Башкирцев умолк и забарабанил
пальцами по столу, давая понять, что данное направление
разговора ему неприятно.

Александру Петровичу, напротив, тема показалась увлекательной, и
он извлек из кейса еще одну бутылку.

Поняв, что от любопытства адвоката отвертеться не удастся,
профессор продолжал сам, без понуканий:

-- Он устроил все очень хитро. Ускоритель включается и
выключается только совместно с подземной установкой, таково
программное обеспечение комплекса. Всякая попытка прекратить
подачу энергии вниз приводит к остановке циклотрона. Он
чувствовал, что ему смогут помешать, и решил заранее
подстраховаться. И заметьте, еще деталь: когда включается
ускоритель, с объекта удаляются все люди, кроме считанного числа
необходимых сотрудников, и они, естественно, прикованы к своим
рабочим местам. Значит, если вы не хотите, чтобы совали нос в
какие-либо ваши приватные дела, лучше всего их совместить с
включением циклотрона.

-- Не понимаю,-- искренне удивился Александр Петрович,-- если
все дело в программном обеспечении, почему нельзя переделать
программу?

-- Это безумно сложно. Чтобы лезть в чужую программу, нужно быть
специалистом уровня не ниже автора. А туда, где приложил руку
Хейфец... понимаете сами. Легче сделать новый пакет
программ, но это стоит дорого. И еще убытки от остановки
ускорителя на неопределенное время? Нет уж, проще оплачивать
лишние расходы энергии.-- Башкирцев выдержал довольно долгую
паузу, словно думая, стоит ли откровенничать дальше.-- Но я вам
скажу больше. Хейфец умел предусматривать все, и никто не знает,
что может произойти, если начать тут что-то переделывать. Я
чувствую себя неандертальцем у кнопок ядерного реактора и
нажимать их наугад никому не позволю. Пусть все останется как
есть.

Профессор явно утомился разговором и начал клевать носом, но
Александр Петрович решил, что еще один вопрос он выдержит:

-- А вот эта подземная... machina incognita... на нее нельзя
посмотреть? Есть же там какие-то проходы, коридоры -- если
понадобится что-нибудь смазывать или подкручивать?

-- Блестяще! -- неожиданно оживился Башкирцев.-- Вы попали в
самую точку! Для неспециалиста это даже удивительно. Конечно же,
это азы техники: ко всякому устройству должен быть доступ для
осмотра и ремонта. А здесь доступа нет. Парадокс! Этот бетонный
массив похож на египетскую пирамиду: тоннель там внутри есть, но
ведет он в пустое помещение, а истинная гробница фараона где-то
в другом месте замурована наглухо. Значит, Хейфец был уверен,
что установка продержится нужный ему срок без ремонта, и,
вероятно, на длительную эксплуатацию не рассчитывал.

После этой последней вспышки бодрости профессор снова скис,
начал откровенно зевать, и Александр Петрович счел
целесообразным прекратить допрос.

Теперь адвокат имел все, что требовалось для повторного визита к
Хейфецу-младшему: превосходный отчет о проделанной работе и
завлекательные стимулы к продолжению расследования.

Ровно через десять дней после первой встречи Александр Петрович
вновь посетил горбуна в его гостиничных апартаментах.

Хейфец бегло просмотрел принесенные адвокатом документы и
выслушал его, не задавая вопросов.

-- Да,-- Костенко говорил правильно, что у вас хорошая хватка.
Будем считать первую часть нашего договора закрытой, и я вам
плачу десять тысяч. Вы хотели бы наличными или чек на
какой-нибудь банк?

-- Я живу в дикой стране, мистер Хейфец, а в диких странах
всегда лучше наличные. Но...-- после короткой паузы, сделав над
собой немалое усилие, добавил адвокат,-- я привык получать
гонорар после полного окончания работы.

-- Хорошо,-- одобрительно кивнул Хейфец,-- эти деньги в любом
случае все равно что у вас в кармане.

Адвокат потихоньку тянул кофе, понимая, что наживка проглочена и
следует дождаться конкретного предложения.

-- Вы мне рассказали странные вещи,-- продолжал горбун,-- но все
это похоже на Соломона. Здесь все в одном узелке -- и то, как он
исчез, и призрак, и эта непонятная штука под землей. Мы с вами
договаривались о могиле, но если Соломон исчез так, что могилы
нет, я хочу видеть вместо нее, куда он исчез.

Хейфец замолчал, полностью сосредоточившись на своей дозволенной
врачами весьма скромной дозе кофе. Покончив с ним, он бросил на
адвоката не то оценивающий, не то сомневающийся взгляд, и
Александр Петрович почувствовал, что ему сейчас преподнесут
сюрприз.

-- Я хочу вам кое-что показать,-- решился наконец Хейфец и вынул
из кармана сложенный вчетверо, потертый на сгибах листок бумаги.

Текст был написан неровными крупными буквами, как пишут обычно
близорукие люди: "Иосиф, если ты до сих пор веришь мне, как
верил тогда, в день отъезда, то я тебя жду". Пониже имелась
приписка, сделанная той же рукой: "Позвоните по этому номеру и
назовите свое имя", далее следовал телефонный номер и дата --
март восемьдесят шестого года.

-- Письмо с того света,-- задумчиво сказал адвокат.-- Однажды я
сталкивался с подобным, но тогда это была фальшивка.

-- Теперь это не фальшивка,-- объявил горбун, и в его голосе
послышались жесткие нотки.-- Он мне напоминает о том, что знаем
только мы двое, и напоминает именно потому, что иначе я бы мог
не поверить... Эта бумажка ехала ко мне почти три года. Ее
послали с оказией, но оказия получилась неудачная. Сейчас этот
телефон не отвечает.

-- По всей видимости, это не его почерк?

-- Не его. Я бы начал с того, что выяснил, чей тут телефон и чей
почерк. Хотя не мне вас учить, как делают такую работу.

На этот раз Хейфец замолчал надолго, судя по выражению лица,
вспоминая о чем-то не очень веселом. Адвокат решил, что
аудиенция окончена, и встал, чтобы откланяться, но был
остановлен повелительным движением лапки горбуна.

-- Я думаю, вам следует знать хотя бы немного, о чем говорил со
мной Соломон в день отъезда. Моя мама везла меня к своему
богатому брату лечиться. Я болел, и врачи здесь сказали, что мне
полагается умереть. Моя мама им верила, но надеялась, что другие
врачи могут сказать другое. И вот она везла меня через океан,
чтобы я либо вылечился, либо умер по-человечески. Мне было
тринадцать лет. А Соломон был уже физик и не мог никуда ехать,
потому что знал государственные тайны. И, главное, он не хотел
ехать. Он эту страну не любил, но другие ему тоже не нравились.
Он говорил, в других странах, не заметив этого сами, люди стали
тоже советскими, и теперь весь мир живет в Советском Союзе,
только одни об этом знают, а другие не знают. Соломона не
устраивал этот глобус, он хотел другой глобус и искал путь к
нему. Из древних книг он знал, что разумных миров много и все
они связаны между собой. Больше того, с помощью тех же книжек он
краешком глаза заглядывал в другие миры. Он говорил, что индусы
в древности, во времена вед, знали о таком плотном веществе, в
одном дюйме которого существует вся Индия, почти такая, как на
Земле, но немножко лучше, и были случаи, когда мудрецы
переселялись в эту другую Индию. И вот в день моего отъезда
Соломон сказал, что уже нашел путь и скоро изобретет такое же
вещество и мы с ним сможем попасть в мир, похожий на наш, но не
такой свинский, а я там не буду ни больным, ни горбатым. Вы,
конечно, можете подумать, что он просто утешал
мальчика-инвалида, которому оставалось совсем мало жить, но это
было бы не похоже на Соломона. Он спросил, верю ли я ему, и я
сказал, что верю... Вот о чем он мне напоминает в записке...
Даст Бог, это поможет нашему расследованию.

"Непрост, ох непрост этот горбун,-- размышлял адвокат,
направляясь домой.-- Да, с ним надо держать ухо востро". Сейчас
Александр Петрович искренне сожалел, что зажилил полторы тысячи
зеленых -- ведь, если пронюхает, не простит.

Следуя вполне разумному совету Хейфеца, адвокат начал с поисков
хозяина телефона, указанного в записке. Без больших трудов он
выяснил, что и почерк, и телефон принадлежали ближайшему
сотруднику Хейфеца-старшего. После исчезновения последнего он
возглавил лабораторию еще несколько лет и умер примерно четыре
года назад. Ни друзей, ни родственников у него не осталось, в
его бывшей квартире жили совершенно посторонние люди.

Единственным полем деятельности адвоката остался циклотрон. Это
значило, снова придется хлестать коньяк в губительных для печени
количествах -- но что поделаешь, дело прежде всего. Александр
Петрович теперь был вынужден действовать, по сути дела, наобум.
Он решил осмотреть "странные" помещения в подвале, покопаться в
архивах покойного, если от них что-то осталось, и между делом
расспросить Башкирцева о сверхплотном веществе.

Когда Александр Петрович попросил у вахтера ключи от подвальных
помещений, ему сказали, что ключи у водопроводчика и он их не
дает никому, ибо держит там всякую сантехнику, а она теперь
дороже золота. Пришлось привести Башкирцева, который повелел
привести водопроводчика и приказал держать ключи на вахте, но не
давать никому, кроме водопроводчика и адвоката Самойлова, о чем
сделал письменное распоряжение в специальном журнале.

-- У нас, знаете ли, очень смешной водопроводчик,-- рассказывал
Башкирцев, поджидая с адвокатом явления сей важной персоны,-- он
панически боится крыс. Он говорит, когда циклотрон работает,
крысы разбегаются, и ремонтирует трубы в подвалах только во
время работы ускорителя. Он даже заранее записывает плановое
время включения установки.

Наконец в коридоре возник массивный силуэт человека с неуклюжей
косолапой походкой. Переваливаясь из стороны в сторону, он
заполнял собой коридор от стенки до стенки. Адвокату эта
медвежья походка вдруг показалась знакомой. Когда ее обладатель
приблизился, Александр Петрович узнал своего бывшего клиента.

Водопроводчик бросил связку ключей на стол и молча удалился.
Несомненно, он узнал своего адвоката, но никак не выказал этого.
"Лагерная школа",-- усмехнулся про себя Александр Петрович.
Однако странная история с крысами: адвокат никак не мог
поверить, что Харитонов, рецидивист по кличке Тяжелый, тюремный
пахан, боится каких-то грызунов. Он взял себе на заметку по
частным каналам навести справки о Харитонове.

Башкирцев вызвался лично провести адвоката в недра бетонного
фундамента. Они спустились по винтовой лестнице и остановились
перед железной дверью с цифрой один.

-- Нумерация помещений начинается снизу,-- пояснил профессор, с
лязганьем поворачивая ключ в замке.

Дверь поддалась нажиму тяжело, но бесшумно, и адвоката поразила
ее массивность.

-- Дверь, словно в бункере,-- пробормотал он.

-- Да, странно,-- согласился Башкирцев.

Они оказались в узком, тускло освещенном коридоре, полого
опускающемся по мере продвижения вперед. Путь по нему показался
адвокату бесконечным.

-- Я вам, по-моему, говорил, что этот фундамент похож на
египетскую пирамиду,-- почувствовав себя экскурсоводом,
профессор на ходу читал лекцию.-- Так вот, он не просто похож, а
является, по геометрии, точной копией египетских пирамид, только
перевернутой вверх ногами. Я из любопытства даже углы промерял
-- точь в точь как у египтян. Я вам после архитектурный проект
покажу, посмотрите сами. Совпадение, понятно, случайное, но
забавное. А может быть, и прихоть Хейфеца, кто его знает. Даже
расположение центральных камер совпадает с тем местом, куда мы
идем... вернее, куда мы уже пришли.-- Он указал на дверь с
цифрой три в тупике коридора.

-- Три,-- удивился адвокат,-- а где же два?

-- Вот именно,-- проворчал профессор, выискивая в полумраке
нужный ключ в связке,-- все, что Хейфец делал, даже в мелочах,
было странно и непонятно. За это, главным образом, его и не
любили.

Тяжелая дверь, такой же непомерной толщины, как и предыдущая,
медленно отворилась наружу, и Башкирцев первым вступил в
небольшое помещение кубических пропорций, освещенное еще хуже,
чем коридор. Адвокат не без опаски последовал за ним и стал
осматриваться.

На бетонных стенах имелось четыре пары электрических патронов --
значит, изначально освещение предполагалось хорошее, но горела
только одна покрытая слоем пыли тусклая лампочка. По стенам,
образуя спиральный рисунок, шли медные шины, снабженные
стандартными изображениями черепа с костями и зигзага
электрического разряда. Какая бы то ни было мебель
отсутствовала. На полу валялись водопроводные трубы и краны,
гайки, пустые бутылки, стаканы, окурки и папиросные пачки. В
углу лежала новенькая женская туфля на шпильке. Мусор
располагался вдоль стен, в середине же оставалась совершенно
чистая, будто только что подметенная круглая площадка.

Чтобы не стоять среди мусора, профессор и адвокат прошли на эту
площадку. Александр Петрович оглядел потолок -- никаких
вентиляционных отверстий не было, значит, долгое пребывание
людей в этой камере не предусматривалось.

Александру Петровичу вдруг захотелось поскорее уйти отсюда, он
ощутил беспокойство и непонятную тоску.

-- Неуютно здесь,-- он поспешно шагнул двери,-- пойдемте.

-- Да, да, пойдемте,-- согласился Башкирцев и взглянул на
часы,-- мне пора, через две минуты пуск ускорителя.

Профессор направился на пульт управления, дабы своим
присутствием вдохновить дежурного оператора, адвокат же брел не
спеша, внимательно разглядывая стены подземного коридора.

У выхода к винтовой лестнице его ждал Харитонов, буквально
заткнув своей неуклюжей фигурой проем низкой двери.

-- Слушай сюда, адвокат,-- произнес он лениво,-- когда циклотрон
пашет, по низам не шастай. А то козликом станешь.

-- Это что, суеверие какое-нибудь? -- засмеялся адвокат.--
Чепуха, готов спорить. Ни за что не поверю!

-- Брось, адвокат, не старайся,-- ухмыльнулся Харитонов,-- я
эти приемчики знаю. Мое дело -- сказать, а твое -- слушать или
не слушать.-- Он сделал шаг к лестнице, но тут же обернулся к
Самойлову снова: -- Тебе-то что здесь надо?

-- То-то и оно, что сам толком не знаю,-- вздохнул Александр
Петрович.-- Надо знать, куда делся Хейфец, слыхал о таком? Надо
знать, правда ли, что видели его призрак.

-- Про Хейфеца ничего не узнаешь. Дело давнее, свидетелей нет. А
насчет призрака...-- на лице Харитонова возникла мрачноватая
усмешка,-- если бы мне могли являться призраки, я бы давно сидел
в дурике.

Ускорителю предстояло работать непрерывно три дня, людей не
хватало, и профессор решил в первые сутки лично возглавить
ночную смену. Адвокат попросился тоже провести ночь в
лаборатории -- вдруг-де ему повезет увидеть призрак Хейфеца.
Башкирцев скептически улыбнулся, но согласился охотно, понимая,
что охота на призрака без aqua vita невозможна.

Когда дневная суета осталась позади и была откупорена первая
бутылка, адвокат получил маленький сюрприз: пользуясь новыми
экономическими свободами, Башкирцев оформил его юридическим
консультантом лаборатории. Самойлов добивался этого на случай,
если его деятельностью заинтересуются официальные инстанции --
он не любил пустоты под ногами.

Беседа за коньяком текла плавно, о том да о сем, однако все
время возвращались к Хейфецу.

-- Это правда, что он собирался изобрести какое-то сверхплотное
вещество? -- спросил адвокат.-- Мне так сказал проректор.

-- Чепуха. Все малограмотные люди ждут от науки сенсаций...
извините, это я не о вас, а о том, кто вам это сказал,-- под
влиянием спиртного профессор обрел гражданское мужество,
которого ему недоставало в трезвом виде.-- На самом деле у
Хейфеца еще в начале научной карьеры были чисто теоретические
работы, из которых, вроде бы, следовала возможность
существования пятого состояния вещества.

-- Простите, какого состояния? -- успел ввернуть адвокат.

-- Пятого,-- Башкирцев наконец сообразил, что его гость никогда
не слышал о подобных вещах.-- Раньше люди знали три агрегатных
состояния вещества: газ, жидкость и твердое тело. В двадцатом
веке к ним прибавилось четвертое: плазма. Пятого состояния нет,
и, скорее всего, быть не может... И вот, представьте, способный
молодой ученый начинает всем толковать о пятом состоянии и даже
предлагает его теоретическую модель. Ему бы этим и ограничиться,
а он требует крупных ассигнований на эксперименты, причем таким
тоном, будто все его выкладки уже общепризнанны, и, самое
скверное, ссылаясь на какие-то древние трактаты, заявляет, что
пятое состояние было известно в доисторической Индии. Таких
вещей у нас, знаете ли, не любят. Его осмеяли, назвали
дилетантом, мистиком и мракобесом и никаких денег не дали. Он на
всех обозлился и к этой теме больше не возвращался.

-- А не может быть так,-- осторожно заговорил адвокат,-- что все
это, там внизу, имеет отношение к тому, что вы рассказали?

-- Не думаю, у него было время образумиться. К тому же его
бредовый проект требовал сверхнизких температур, здесь этого
явно нет.-- Он нервно повертел свою рюмку и допил остаток
коньяка.-- А впрочем, все может быть. Боже мой, Александр
Петрович я же говорил вам, когда речь идет о Хейфеце, может быть
что угодно. И потому я, профессор и доктор, сижу здесь, как
цепной пес, и стерегу это самое, как вы изволили выразиться,
неизвестно что. А точнее -- его саркофаг. Он построил сам себе
пирамиду, а я ее стерегу, я и вахтер внизу, у нас одинаковая
работа. ПРотивно чувствовать себя неандертальцем.

В качестве утешения адвокат мог предложить обиженному только
очередную бутылку.

К одиннадцати Башкирцев уже готов был рухнуть на диванчик, но
нашел в себе силы проводить адвоката в бывший кабинет Хейфеца,
ключ от которого хранил у себя в столе.

-- Если призрак существует, то сюда заглянет наверняка,--
объяснял он уже заплетающимся языком.-- Здесь и поспать можно,
вот диван, но учтите, тут хороший сон не приснится, атмосфера
дурная, что ли... Здесь никто не хочет работать, вот и пустует.
Кто болеть начинает, у кого неприятности... Суеверие, конечно,
но так и есть... Я попробовал раз поработать на этом компьютере,
так ведь ударило током. А компьютер сразу сломался, так и стоит
с тех пор... В общем, спокойной ночи.